Герчо Атанасов - Провинциальная история

Как был, босиком он вышел на дубовое крыльцо и стал рассматривать сельскую улицу. Длинные стрехи домов в лунной дымке были похожи на дремлющих крестьян в кепках и бараньих шапках и очень напоминали своих хозяев: вот дом соседа Делю — хмуро глядит из-под нахлобученного колпака; напротив — кроткая на вид белостенная хатка Доню; рядом кое-как прилепился к косогору дом Чолаковых. А наш? — спросил он себя и спустился во двор. Широколицый, душа нараспашку — настоящий бай Йордан Караджов. Стоит, заглядевшись на долину, на горные кряжи.

Все детство и юность чаровал его этот вечно манящий горизонт. Вот и сейчас, после стольких лет, снова зовет его — вроде бы такой близкий, а на самом деле далекий и тревожный. Подумать только, что бы с ним теперь было, если бы он не пошел учиться, если бы последовал примеру отца? В лучшем случае выбился бы в бригадиры или в председатели кооператива, а могло и того не выпасть — остался бы простым крестьянином, и была б у него изнуренная, больная жена и быстро повзрослевшие дети, втайне прикидывающие, что́ они получат от продажи отчего дома и добра. Но, видно, не суждено ему было остаться крестьянином — очень везло ему в учении. Ну а как сложилась бы его жизнь, не встреть он в гимназии Мончо и не откажись в тот памятный вечер от кино ради таинственного слова «кружок»? Наверно, и тогда без особых осложнений. Все равно он пошел бы изучать право, старое римское право, покоящееся на житейском опыте — истину в нем изрекает и добродетель, и порок. Стал бы адвокатом, одинаково способным сохранять объективность и увлекаться, свободным и оригинальным, независимым актером в доме Фемиды, этаким Демосфеном, и бегали бы за ним политики и женщины, мошенники и чудаки. Но судьба распорядилась иначе — он опоздал родиться.

Если взглянуть со стороны, то он вроде бы достиг большего — стал мэром, отцом города (при желании мог бы оставаться на этом посту и дальше), теперь заправляет крупным предприятием, у него власть, высокое положение, женщины и даже деньги. Но мало ему этого, не дают ему развернуться, себя показать. Чем больше он этого жаждет, тем крепче его сковывает магическая общая воля, благообразие, стереотипность мыслей и поступков, убивающие в нем все его, караджовское. Чего, в сущности, добивается общество? С одной стороны, оно ратует за то, чтобы все жили в довольстве, а с другой — печется об идейности и морали. Но ведь чем больше достаток, тем меньше волнует человека все остальное. Кто жаждет богатства, тот не нуждается в вере и считает, что единственный порок — бедность.

Его, караджовская, теория была предельно ясна: норма для рабочего должна быть высокая, пускай вкалывает, нечего прохлаждаться, а за перевыполнение гони ему прогрессивку — щедро и безо всяких проволочек. Настоящих, честных работяг надо поощрять. А лодырей и ловкачей нещадно бить по карману — нечего с ними миндальничать. Однако глубоко в душе, в самых сокровенных ее уголках Караджов держал и несколько иное мнение. Человек — это животное, пусть общественное, но животное. А животное руководствуется инстинктами. То, что мы называем сознанием, всего лишь тонкая оболочка, под которой бушуют страсти, сталкиваются амбиции. Тут и половое влечение, и зависть, и ревность, и чувство голода, и жажда материальной выгоды. Если у тебя нет своей собственности, ты никогда не научишься ценить, как надо, общественное добро, сколько бы тебе ни читали мораль. Весь вопрос в том, как их соразмерить, эти две ипостаси. Во мне уже социал-демократ заговорил, так его и разэтак, сознался сам себе Караджов. Куда ни кинь, все клин. Легче легкого подбрасывать идейки да честить начальство. Наверняка произведешь выгодное впечатление, даже можешь прослыть героем.

А вот у Стоила не бывает таких сомнений… Ну конечно, дай ему волю, он тебе так упорядочит жизнь, что она станет похуже Дантова ада. Ему и в голову не придет, что бытие не аптека, оно имеет разные измерения — попробуй-ка закрыть глаза на такие вещи, как эгоизм, личная выгода и прочее.

Нет, брат мой во Христе, так дело не пойдет! Кто не способен разглядеть ад в каждом из нас, тот прочит нам ад пострашней — состоящий из одних только праведников, где не будет места ни наказанию, ни искуплению…

Но тут Караджов почувствовал, что устал витийствовать сам перед собою, вздохнул и вспомнил, что наверху его ждет в постели жена Дженева. С тех пор как он познакомился с Марией, его не покидало чувство, что произошла роковая ошибка: они со Стоилом как будто однажды поменялись женами и ни тот, ни другой не могут понять, когда и как это случилось. Христо обернулся и снова стал разглядывать ночной лик родной хаты. Стоил никогда не привел бы сюда его Диманку, никакую другую женщину не привел бы, он трус. Впрочем, нет, ему бы не позволила его порядочность.