Ксения Букша - Открывается внутрь

И только в апреле, когда на деревьях появляется зеленый пух, а маршрутка триста шесть едет вечером уже без светодиодов, Тоня однажды сталкивается внизу у лифта с Комарихой – женой соседа. Лифт приходит как раз, и Тоня жестом приглашает ее войти.

Та отступает на шаг.

И тут Тоня замечает, что с ней что-то неладно.

– Проходите, – говорит Тоня, но Комариха стоит в отдалении.

Двери лифта закрываются.

– Как… Как поживает ваш муж? Что-то его давно… – произносит Тоня, нутром уже чуя ответ.

Комариха плачет. Вернее, не совсем плачет. Она делает что-то совсем другое, но Тоне становится ясно, что вот такой у нее плач. Глаза у Комарихи сухие, а рот корежит от ненависти.

– Ой-ой-ой, – говорит Тоня и пытается обнять Комариху.

Она, Тоня, чуткий человек и заранее понимает, что затея эта зряшная, но не может не попытаться. Комариху аж передергивает. Она отскакивает на метр.

– Он умер, – говорит Комариха, глядя на Тоню. – Вы все на нем ездили… ффссе… – Комариха ломается посерединке и закрывает руками лицо, а на руки падают белесые пряди. Комариха сидит у стены и с яростью машет Тоне: уходи! Уходи, карга паршшивая!

Тоня ретируется. Она едет в лифте наверх. Лицо у нее пылает. Мысли прыгают. Ей невыносимо жаль соседа. Такой человек совершенно не заслужил умирать так рано. Это был настоящий человек! Настоящий моряк! Тоня сильно волнуется. Поднявшись на этаж, она не заходит в квартиру, а ждет. Вот шум лифта. Комариха выходит на этаж. Она справилась с собой и даже пригладила волосы, но при виде Тони снова взвивается.

– Ты опять здесссь? Я шшто ссска…

– Подождите! – Тоня вскидывает ладони. – Я только хотела сказать! Мне так жаль! Ваш муж был таким художником! Таким замечательным художником! Продайте мне его «Автопортрет моряка», пожалуйста! За сколько угодно денег! Пожалуйста! Продайте!

Комариха останавливается в недоумении.

– Бабка, ты пьяная? – спрашивает она совершенно трезво. – В каком смысле художником? Какой портрет моряка? Ты о чем?

– Ну он же рисовал, – лепечет Тоня. Ее не заботят никакие условности, и даже душевное состояние Комарихи уже не останавливает. – У него же альбомчик такой… лежит… я помню… карандашиком…

– Мой муж на финансовых рынках работал, – Комариха смотрит на Тоню как на ненормальную. – В банке работал, писал программы для финансовых рынков. Какие альбомчики? Каким карандашиком?!

Тоня быстро-быстро кивает, таращит глаза и отступает к своей квартире.

Несгибаемая старуха Белла Владимировна покачивает париком, закрепленным двумя десятками железных шпилек, выкатывает белесые голубые глаза и говорит безапелляционно: «Доведем до восьмисот в сутки. Иначе никак». Почерк у нее сине-фиолетовый. Убеждения нечитаемые. Тон неодобрительный. У нее огромный мясистый нос, тяжелые веки и подбородки.

Белла Владимировна смотрит на Тоню, бывшую продавщицу цветов и кондукторшу из сорок первого трамвая, так же, как и на других пациентов: бестактно и весело. Пока пациент остается пациентом, он этого взгляда не замечает. Или наоборот: пока не замечает, он пациент. Когда же он вдруг ловит на себе смертоносный взгляд Беллы, возвращающий его в болезнь, – вот тут-то он и выздоравливает с перепугу и пациентом быть перестает.

– А это откуда? – (Белла Владимировна откидывает челку с Тониного лба.) – Ты подралась, что ли, спьяну?

– Нет, не пила, я просто свалилась с лестницы, – отвечает Тоня, и тут Белла Владимировна на нее смотрит своим взглядом.

Какой это взгляд? Циничный, проницательный, понимающий, заботливый, сочувствующий, фамильярный, хамский. Именно такой взгляд и нужен пациенту по всем правилам современной науки. Это взгляд-надзор, взгляд-дополнение к лекарствам (см. Фуко, «История безумия», «Надзирать и наказывать»). Это необходимый взгляд, он же считается и достаточным. Теперь Белла начнет расспрашивать и ловить Тоню на лжи, чтобы ей стало стыдно и досадно. Белле кажется, что стыд лечит. Она не понимает, что пациент впредь тысячу раз подумает, прежде чем сказать правду. Яков Эмильевич очень хочет вмешаться, но не должен, тут епархия Беллы. Белла листает карточку.

Но Тоня отвечает в своем обычном беззаботном тоне: меня просто кто-то снизу позвал. Похоже, это я и была, ахаха. Да-да, точно, это я сама себя позвала. Стояла внизу лестницы и сама себя сверху позвала.

Яков Эмильевич на миг недоумевает, но замечает вдруг, как улыбается Тоня; и ее взгляд; взгляд новый, терпеливый, мудрый; и что-то тревожит его в этом взгляде, Тонин теперешний взгляд похож на ноябрьское солнце – неверные, прощальные лучи. Белла между тем сбита с толку. Если прислушаться, можно услышать скрип шестеренок у нее в голове. А… э… в каком смысле – сама себя? Что ты имеешь в виду? Это шутка, говорит Тоня, улыбаясь Белле улыбкой Сюзанны из «Свадьбы Фигаро». Я пошутила.