Лора Барнетт - Три версии нас

Никаких распоряжений о своем погребении брат не оставил, только завещание. Они оба написали их еще в начале совместной жизни, сказала Теа в одну из мутных, бессонных ночей после его смерти, когда они с Евой сидели за столом в кухне и ждали наступления еще одного бесконечного дня. Антон был суеверен и не хотел думать о собственных похоронах. Ева — взвинченная, измотанная, допивающая шестую чашку кофе — с трудом могла поверить в услышанное: настолько это не сочеталось с образом ее брата — деда, успешного судового брокера, солидного человека. Но потом она даже нашла что-то успокаивающее в том, что Антон вел себя как мальчишка, беспокойный, проказливый, каким был когда-то, и категорически отказывался верить в неизбежность смерти.

Теа и Ева сами решали, как будут проходить похороны. Кремация; никаких религиозных обрядов, настаивала Теа, и Ева — хотя считала еврейскую церемонию, по которой хоронили ее родителей, умиротворяющей — не стала спорить. Теа, понимая чувства Евы, предложила, чтобы кто-нибудь (может быть, Ян Либниц?) прочитал кадиш, традиционную заупокойную молитву. Сердечный приступ случился у Антона на вечеринке в «А и Е», где они с Теа встречали Новый год, прямо посреди веселящейся нарядной толпы — и в первые же часы после этого Ева и Теа почувствовали, как сблизило их общее несчастье, превратившее давнюю обоюдную симпатию в нечто более глубокое. Они решили, что прощальное слово напишут вместе, а прочитает его ведущий церемонии; ни одна из них не находила в себе сил сделать это самостоятельно. Ханна будет декламировать стихи Дилана Томаса. Когда тело отправится в последний путь, прозвучит запись Крейцеровой сонаты в исполнении Якоба.

Они испытали облегчение, закончив приготовления: учли все нюансы. Но Ева оказалась совершенно не готова к тому, что испытает, сидя в машине, следующей за катафалком с телом ее брата; к тому, как поникнет и начнет оседать на входе в крематорий Теа. Ханна, ехавшая в машине вместе с ними и своим мужем Джереми, спешит к матери, чтобы та могла опереться на нее. Ева благодарно гладит ее по плечу и идет вдоль ряда соболезнующих, выслушивая сочувствия, утешая рыдающих, обнимая близких. Рядом с ней — Дженнифер; четырехлетняя Сюзанна, поздний ребенок, появившийся на свет после многочисленных попыток ЭКО, молча стоит вместе со своим отцом Генри и внимательно наблюдает за происходящим. Далее — Дэниел и Хэтти, чье темно-синее платье и винтажное меховое боа скрывают ее беременность. Вплотную к Хэтти стоит Джим; худощавая фигура, седые волосы, одет в черное пальто. Он похудел после того, как бросил пить, но никто не скажет, что эти перемены в нем — к худшему.

— Ева.

Джим делает шаг вперед, берет ее руки в свои, одетые в перчатки.

— Мне так жаль.

Она кивает:

— Я знаю. Спасибо.

Ведущая церемонии деликатно приглашает всех пройти внутрь; в дверях кто-то берет ладонь Евы. Это Карл. Он самостоятельно приехал в крематорий и не подходил к Еве, пока та принимала соболезнования, позволив ей, как всегда, не чувствовать себя скованной. Она благодарна ему за то, что он пришел и стоит рядом с ней, высокий, стройный и надежный, словно парусный корабль.

— Я рада, что ты здесь, — шепчет Ева.

— Я тоже.

Церемония прощания — с этим потом согласятся все — получилась красивой. Флорист расположил три больших букета лилий и ирисов у изголовья гроба. Ян Либниц читает кадиш красивым звучным баритоном. Прощальное слово выглядит в меру неформальным и торжественным одновременно; ведущая церемонии ни разу не запинается. Слезы душат Ханну во время чтения стихов, но она собирается с силами и продолжает. Помещение наполняет звук скрипки Якоба — парящий, протяжный, исполненный печали, — и за гробом медленно закрываются шторы.

Поминки проходят в доме Антона и Теа в Пимлико, где официанты ставят на столы жареных цыплят и картофельный салат, а также норвежские блюда — тефтели и запеченного лосося. Официанты бесшумно снуют из комнаты в комнату, предлагая напитки. Ева берет с подноса бокал с белым вином и вспоминает, сколько раз поднимала тост за здоровье своего брата, и вечеринку в честь его шестидесятилетия. Это было больше десяти лет назад, тогда Антон и Ева предусмотрительно посадили рядом с ней Карла Фриденберга.

Карл, не прилагая к тому видимых усилий, стал частью жизни Евы так быстро и легко, что это удивило их обоих. Они вместе выпили кофе, потом сходили на концерт, в субботу днем посетили Тейт Модерн, после чего пошли выпить и поужинать; спустя несколько дней Ева позвала Карла на ужин к себе в Уимблдон и оставила ночевать. На выходные он повез ее кататься под парусом на побережье возле Коувза. Она предложила ему вместе встретить Рождество; он пригласил отметить свой день рождения в Гилдфорде вместе с дочерью Дианой — добродушной женщиной с простонародным выговором, к которой Ева сразу прониклась симпатией, — и внучкой Холли. На следующий год в начале декабря Карл преподнес ей неожиданный подарок — поездку в Австрию, три дня в Вене в хорошей гостинице. Они спасались от холода в отделанных деревом кафе, ели «захер» (вкусный, но не сравнить с тортом Мириам) и пили кофе с молоком. Нашли квартиру, в которой родилась Мириам. Та находилась в высоком неприметном здании — на первом этаже теперь работал обувной магазин; и постояли на перроне, где Мириам прощалась со своей матерью и братом, не подозревая, что больше не увидит их никогда. Там Ева расплакалась, и Карл, совершенно растерявшись, обнимал ее до тех пор, пока слез больше не осталось.