— Да. Он надеется, это произойдет в следующем году. Ну, хоть на время ему будет чем заняться. И будет на что себя прокормить.
Сара сухо смеется.
— Полагаю, да.
Разговор вновь прерывается; слышится только потрескиванье свечей и урчание мотора, прогоняющего воду в бассейне через фильтры. Откуда-то из-за сосен доносятся голоса матери и ребенка.
— Ты еще что-то хочешь мне рассказать, дорогая?
Сара смотрит на мать: постепенно взгляд ее смягчается.
— Мам, твои мысли разгадать несложно.
— Да? А я полагала, что сама скрытность.
— Ну хорошо. Я встретила одного человека.
— Я знаю.
— Откуда?
— Прическа.
Сара улыбается.
— К нему это не имеет отношения. Хотя ему нравится.
— Ты познакомила его с Пьером?
— Пока нет. Это началось не так давно. Но все идет хорошо. Его зовут Стюарт. Он родом из Эдинбурга. Живет в Сток-Ньюингтоне. Работает в фонде «Думай о пожилых».
Ева цепляет вилкой прошутто и, прожевав, спрашивает:
— Он женат?
— Разведен. Двое детей, младше Пьера. Поэтому мы не торопимся.
— Разумно.
Сара кивает.
— Я тебя познакомлю, как только мы будем готовы. Но для этого тебе придется приехать в Лондон.
— Я приеду. В октябре, наверное. Зимой здесь бывает грустно.
— Но не так грустно, как в Лондоне?
Сара наливает им обеим еще вина. Затем, усевшись на место, спрашивает:
— А ты?
— Что — я?
— Никаких намеков на роман? Долгие призывные взгляды, все такое?
Ева смеется.
— Роман? Ты считаешь, мать в одиночестве тронулась умом?
Сара не смеется. Серьезное выражение не сходит с ее лица: глядя на нее, Ева вспоминает, как они с Те-дом часами разговаривали с дочерью по телефону — разумеется, счета за переговоры между Римом и Парижем оплачивали они, — а на другом конце провода Сара не могла прекратить рыдать. Самой страшной была ночь, когда Сара сообщила им, что забирает Пьера и уходит от Жюльена; они с Тедом бросились к машине и всю ночь ехали на север, по бесконечной пустынной автостраде. На рассвете впереди показались Альпы, укрытые белыми шапками снега.
— Брось, мам. Ты сделала для Теда все, что могла. Ты не обязана навсегда оставаться одна.
— Я знаю.
Ева берет салфетку и вытирает еле заметную каплю вина, упавшую на воротник рубашки.
— Но я никого не ищу, Сара. Думаю, что эта часть моей жизни закончена.
Ева чувствует, что дочь пристально наблюдает за ней. Но та ничего не говорит. Молчит и Ева. В сгущающейся тьме итальянской ночи они допивают вино и уходят спать.
Лежа без сна и разглядывая тени на потолке, Ева размышляет, правду ли сказала дочери; еще она думает о том, что здесь, в Италии, ей все чаще и чаще снится одно и то же лицо — худощавое, бледное, в веснушках. С живыми темно-голубыми глазами.
За последние месяцы она несколько раз видела сон: комната с высоким потолком, свет в которую проникает через запыленное окно. За мольбертом работает человек. Он не оборачивается, когда она окликает его и подходит поближе в надежде рассмотреть картину. Каждый раз ей кажется, что он рисует ее. И каждый раз, подойдя на расстояние вытянутой руки, Ева видит, что холст чист.
В ее сне художник никогда не показывает своего лица. Но, просыпаясь утром, Ева точно знает, кто он такой, и ее охватывает странное чувство, будто она тоскует по этому человеку и по жизни, которой никогда не знала.
Пляж
Корнуолл, октябрь 2008
На семидесятилетие Джима Пенелопа и Джеральд устраивают пикник на пляже возле своего загородного дома.
Это больше чем пикник — настоящий праздник чревоугодия, деликатесы для которого доставлены из Сент-Айвз. Четыре плетеные корзины заполнены консервированными омарами, ростбифами, мясными пирогами, сочными греческими оливками, кусками сыра «фета» и сыра с плесенью, от запаха которого с отвращением морщатся дети, — Джеральд называет его «Зловонным епископом». Белое вино остывает в ведрах со льдом. Подушки и одеяла разложены на прибрежной гальке. Из колонок, подсоединенных к ай-поду Джеральда, доносится негромкая музыка: Мадди Уотерс, Боб Дилан, «Роллинг стоунз». Необычайно тепло для этого времени года — настоящее бабье лето: ни единого облака на ясном бледно-голубом небе.
В три часа дня Джим сидит на складном стуле и беседует с Говардом. Джим достиг счастливой стадии опьянения: когда Говард, подобно призраку, появился рядом с ним, Джим никак не мог поверить, что воочию видит своего старого друга и судью. Говард сильно похудел и ходит опираясь на трость, но крупные черты лица и черные глаза под седыми бровями остались прежними. Вначале Джим лишился дара речи. Единственное, что смог выговорить через несколько секунд:
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу