Малькольм Лаури - У подножия вулкана. Рассказы. Лесная тропа к роднику

Около него терпеливо стояли фотографы, прикрыв головы накидками. Они не отходили от своих потрепанных аппаратов, ждали купальщиков, которые переодевались в кабинках. Вот какие-то две девицы в старомодных, взятых напрокат купальниках с визгом приблизились к воде. Их кавалеры расхаживали по серой стенке, отделявшей озеро от верхних водопадов, и не решались прыгнуть, указывая в свое оправдание на трамплин без лестницы, который сиротливо торчал среди веток перечного дерева, словно какой-то обломок, занесенный туда наводнением. Наконец они побежали с воплями вниз по цементному спуску. Девицы захихикали, помялись, но тоже вошли в озеро. Поверхность воды испуганно встрепенулась. На горизонте все выше громоздились багровые тучи, но небо над головой по-прежнему было ясное.

Появились Хью и Ивонна в нелепых купальных костюмах. Они стояли у озера и смеялись — оба вздрагивали, хотя косые лучи солнца еще палили вовсю.

Фотографы защелкали аппаратами.

— Глядите, — воскликнула Ивонна, — здесь мы как на водопадах Хорсшу в Уэльсе!

— Или на Ниагаре, — заметил консул, — в году эдак тысяча девятисотом. Не прогуляться ли нам по воде на «Туманной деве», семьдесят пять центов за билет, и каждому выдается плащ из клеенки?

Хью нерешительно повернулся к нему, прикрывая руками колени.

— Угм. За тридевять земель, где кончается радуга.

— К «Пещере Ветров», до ветру. На каскад «Мокрый Зад».

А в небе действительно сверкала радуга. Правда, и без нее мескаль (Ивонна, разумеется, не могла об этом знать) расцветил бы все вокруг волшебными красками. Волшебство создавал сам Ниагарский водопад, но не величие стихии, не город, где так часто проводят медовый месяц: то был сладостный, пьянящий и даже озорной дух любви, что витает над этими струями, рождая в сердце щемящую тоску. Но вот мескаль внес фальшивую ноту, а потом сразу множество заунывных фальшивых нот, и под эту музыку словно заплясали летучие туманы в зыбком, искристом свете, где мелькали осколки радуги. Это был призрачный танец душ, которые заплутались среди обманчивого мерцания, но все равно искали постоянства там, где все непрерывно ускользает, теряется навек. Или это был танец ищущего и его неведомой цели, когда он то устремляется в погоню за яркими огнями, не ведая, что они уже озаряют его, то жаждет единения с манящей красотой и, быть может, никогда не поймет, что давно с нею слился…

В пустом баре змеевидно залегли тени. Они набросились на консула.

— Otro mescalito. Un poquito [197] Еще мескаля. Немножко (исп.). .

Голос, казалось, раздался над стойкой, из темноты, где сверкали два злых желтоватых глаза. Потом стал виден красный гребень, бородка, золотисто-зеленые перья птицы, стоящей на стойке, а позади показался Сервантес и приветствовал его с игривым тласкальским добродушием.

— Muy fuerte. Миу [198] Очень сильный. Очень… (исп.). уж-жасна! — прокудахтал он.

Неужели человек с таким лицом мог пустить под воду пятьсот кораблей и предать Христа в западном полушарии? Но птица оказалась вполне ручной. «Полпетуха четвертого», как сказал тот человек. И вот, пожалуйста, петух. Это был бойцовый петух. Сервантес тренировал его для боев в Тласкале, но консула это не интересовало. Сервантесовы петушки всегда проигрывали — консул как-то раз спьяну посетил это зрелище в Куаутле; ужасные и ничтожные побоища, разжигаемые людьми, беспощадно жестокие, но при этом цинично ограничиваемые, всегда недолгие, как постыдная, разнузданная похоть, вызывали у него отвращение и скуку. Сервантес убрал петуха со стойки.

— Un bruto [199] Зверь (исп.). , — сказал он.

Приглушенный рев водопадов проникал в бар, словно где-то близко проплывал пароход… Вечность… Консул, освеженный прохладой, наклонился к стойке и созерцал второй стаканчик с бесцветной, попахивающей эфиром жидкостью. Выпить или не выпить?.. Но без мескаля, как представлялось ему, он забыл о вечности, забыл о том, что мир этот плывет по воле волн, что земля подобна кораблю, который застигнут штормом у мыса Горн и никогда уже не доберется до желанного берега. Или быть может, она подобна мячику, что летит над гигантским полем для гольфа, посланный рукой исступленного великана из окна сумасшедшего дома прямо в ад. Или автобусу, что кружной дорогой катится в Томалин и в небытие. Или же она подобна… там видно будет, чему она уподобится в недолгом времени, после следующего стаканчика мескаля.

Но этот «следующий» стаканчик еще не был выпит. Консул встал, сжимая стаканчик, словно приросший к руке, вслушиваясь, припоминая… И вдруг сквозь шум водопадов до него донеслись звонкие, певучие голоса юных мексиканцев; и голос Ивонны, любимый до боли — и совсем иной после первого стаканчика мескаля, — голос женщины, которую ему вскоре суждено потерять.