Надежда Нелидова - Топот балерин [сборник]

И какать можно на газетки, чтобы не пачкать и не стирать так часто пелёнки и подгузники (импортные одноразовые ещё были дефицитом).

А что такого? Аккуратненько взять за ножки и — приподнять попку, чтобы не запачкалась. Потом грязные газетки вытянуть и выбросить.

Юрка однажды пришёл с работы. Голенький малыш заходился криком на столе, на гладкой холодной бумажной поверхности. На попке отпечатались чёрные типографские буковки. И таким же криком исходит злая, покрасневшая юная жена.

Отодвинул её (довольно грубо) и велел, чтобы она к сыну не приближалась и не к нему притрагивалась. А кормление, стирку и глажку он берёт на себя.

— Ой, ой, ой, очень надо, — уязвлённо сказала Талька. — Куда денешься. Ночью сам ко мне приползёшь.

И была права. Под утро Юрка, убаюкав сына, с повинной головой прилёг с краешка. Просил прощения у самой сладенькой, самой родненькой, уютненькой, самой узенькой, самой-самой. Тыкался губами в плечо, в шейку, ниже… Поломалась, пофыркала — и простила.

А что прикажете делать, если поголовно все мужчины сходят с ума по Талькиной райской розочке?!

Через день вышла на репетиции. Тем более что Юрка своё слово сдержал. После работы отстаивал вторую смену в ванной, и на кухне у плиты. Днём с ребёнком возилась приходящая бабушка — Талькина мать. Когда бабка взбрыкивала и уносилась, хлопнув дверью, — нанимали проверенную няньку.

Финансирование культуры в области продолжало хромать на обе ноги. Балетная выбраковка «Rjabinushka» продолжала галопировать с гастролями по всей стране.

Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли? Ну, пусть не пристреливают — гоняют по заштатным городкам.

Талька прибывала в родной город шумно и бурно, как праздник. Привозила сыну чемодан игрушек, купленных второпях, в последний момент: в близлежащем «Детском мире» или в вокзальном киоске.

Однажды выступали в северной области, кишащей, как клопами, ИК: исправительными колониями.

Пьяноватый поклонник из местных авторитетов, а ныне вице-спикер местной Думы, преподнёс ей пистолет — совсем как настоящий.

— А он и есть настоящий. Травмат. Макарыч. Не боись: чистый как слеза, в розыске не числится. Держи, отпрыску подаришь.

Она тогда уже развелась и с Юркой, и с архитектором, и с композитором. Архитектор оставил квартиру, композитор — танцевальные аранжировки.

Один Юрка был головной болью, не оставлял в покое. Зудел, судился, требовал проживания сына с ним. Естественно, суд встал на сторону матери. А что работа разъездная — так для того и существуют бабушки и няньки.

В тот приезд Талию с сынишкой пригласила подруга, она же мама его одноклассника: отметить день его рождения.

Как всегда, Талия была одета оригинальнее и интересней всех, и имела успех. Женщины повалили в прихожую рассматривать расшитую бисером югославскую дублёнку.

— С оптовой базы начсклада привёз, бросил под ноги. Вышивала сама. Прямо в купе… Посадила оркестровых прокалывать шилом дырочки, они и рады стараться…

Потом в спальне рассматривали белую меховую душегрейку и платье до полу.

Всюду был жесточайший дефицит, в магазинах шаром покати. Но голь на выдумку горазда. Поверх атласа Талия нашила паутинно-тонкие кружева с люрексом. У пояса — прикрепила розочку из атласных же лоскутков. Цветок пышно и жёстко топорщился от насыщенной сахарной воды.

Рассказывала ахающим женщинам, как выступала перед нефтяниками в клубе (бараке). Клуб был забит до дверей, только что на потолке гроздьями не висели.

Как в бане, плавал кислый влажный, махорочный пар — не из каменки, а из сотен жарких, жадных усатых и безусых ртов. Стены переливались инеем в свете голых электрических лампочек, будто посыпанные толчёнными в пыль бриллиантами.

И морозным вологодским инеем сверкали Талькины снегуркины кружева, и бешено мелькали в фуэте обнажённые сверкающие ножки. Зал ревел от восторга.

Вот тогда на устроенной в честь приезжих артистов вечеринке оптовик набросил на неё дублёнку. Завернул как младенца и вынес на руках через задний ход, в чёрную зимнюю мглу.

После носились на уазике по скрипящему снегу, по спящим улочкам, по маленькому ночному аэродрому. Вверху величественно, фантастически переливалось в полнеба полярное сияние — зрелище не для смертных. Устрицы по сравнению с этим — тьфу, слизь, серая слякоть.

В машине было натоплено, как в сауне. Сбросили с себя почти всё. Нетерпеливые горячие тугие губы, как сыновние игрушечные стрелы с присосками, с чпоканьем впивались в шею, в грудь…