Надежда Нелидова - Топот балерин [сборник]

Кордебалет в полном составе выдавили из обоймы. Не уволили, а сказали: «Жить хотите — зарабатывайте. Немного осталось».

Имелось в виду: не до кончины, а до пенсии. Балетные выходили на пенсию кто в сорок лет, а кто и раньше.

Директор, главреж, прима, группа солистов в сильно урезанном виде — те разъезжали по столицам и даже Европам.

А, между прочим, ноги у примы на полсантиметра толще, чем у Талии!

И вся она (прима) была как изработавшаяся старая лошадь: страшно смотреть на жилистую, увитую верёвочными венами гусиную шею, на ключицы шире лопаты! Про изуродованные, шишкастые ступни вообще умолчим — в фильме ужасов про упырей можно показывать.

— Но что скажут балетные, если я возьму тебя с собой? Бухша жёлчью изойдёт, но не подпишет, — оправдывался директор перед Талькой.

На самом деле, он смертельно боялся не балетных и бухгалтерши, а пожилой халды жены.

Директор лежал в постели, натянув одело до носа. Талия натягивала чулочек на ножку, по привычке изящно тяня мысок ступни.

— Господи, неужели я умру, не попробовав свежайших, только что выловленных из моря устриц?! — капризно пожаловалась она.

— Ну что устрицы? — утешал из-под одеяла директор. — На вкус, обычные слабо маринованные грибки: склизкие, холодные, безвкусные. Б-э-э.

И укатил в Европу с примой. А Талька с забракованными товарками — в Н-ск. В составе созданного на основе балетной группы танцевального ансамбля «Рябинушка». Как принято у нас в стране, его тут же, для блезиру, переименовали в «Rjabinushka».

Тут-то Талия Генералова по праву заблистала на первых ролях.

В тот раз ей выделили отдельное купе: она приболела по-женски, эти самые дни.

Всё время бегала в студёный, пронизываемый сквозняками вагонный туалет. Регулы у неё шли болезненно, подолгу, по семь дней. Как раз семь дней шёл поезд № 1 «Москва-Владивосток».

Так что, получается, вся страна по своей протяжённости: 9 тысяч километров с лишним, с запада на восток — была засеяна, окроплена, полита сокровенной кровью Талии.

Не правда ли, в этом был какой-то жертвенный, сакральный, роковой смысл?!

Наелась на ночь болеутоляющих и спазмолитиков. Проснулась, когда солнышко уже было высоко.

А напротив сидит совершенно чужой, не из их труппы, мужчина. Какая беспардонная наглость со стороны проводника! В купе витает запах ненавязчивого, дорогого мужского парфюма. Как бы это выразиться… Пролонгированного.

Незнакомец читает газету «Звезда». На столе янтарными солнышками катаются лимоны, позвякивают две серебряные рюмочки. Стоит чёрная непочатая бутылка коньяка, пять звёздочек.

На крючке, на плечиках висит тугой душистый китель. Хорошо просматривается погон с тремя крупными звёздами. Настоящий полковник. Сам мужчина переодет в домашнее, в мягкие брюки и тонкий свитер.

Всё это Талия углядела одним зорким глазком из-под одеяла. Прямо перед её носом находились полуобнажённые руки, рукава поддёрнуты и закатаны по локоть. Кисти крупные, сильные, красивые. Талия никогда не встречала у мужчин таких больших — и при этом безупречно изваянных, выразительных рук. При таких руках ничего остального не надо.

Золотые солнечные лучи выбиваются из-под вздрагивающей пыльной плюшевой занавески. Поблёскивают на руках редкие золотистые волоски. По всему купе пускают солнечных зайчиков золотые часы на запястье. Деликатно-тонкое, как нить, золотое обручальное кольцо обнимает безымянный палец.

Она вдруг представила в этих прекрасных руках, в больших тёплых ладонях, в ровных, длинных пианистических пальцах — не газету «Звезда» — а свои грудки… Которые по размеру идеально вписывались в ладони, вот будто были созданы для них.

Она ведь уже выкормила сына, и дефтективная балетная, незрелая грудь налилась аж до второго размера… То, что в балете считалось категорической неприемлемостью, что тщательно скрывалось и перетягивалось эластичной лентой, и служило немедленным поводом для увольнения — то всячески приветствовалось, подчёркивалось и выпиралось в танцевальном ансамбле «Rjabinushka».

Талии захотелось немедленно примерить. То есть, ладони к груди. Спазм, ошпаривший и выкрутивший низ живота, был такой силы, что Талия едва удержала вскрик. Какие там «эти» дни…

Везло Тальке на генералов и полковников. Правда, развестись он не мог. Полетела бы к чёрту карьера, академия, московская служебная квартира, московский гарнизон.

Хотя, ради еженощного, ежеутреннего, ежедневного, ежевечернего, и даже — если бы позволяла служба — ежечасного обладания Талькой, — бросил бы всё. Страстный был человек.