Надежда Нелидова: Топот балерин [сборник]

Так же и с Талькой. Эти самодовольные самцы чрезвычайно гордились собой, не подозревая, что были лишь инструментом в Талькиных гибких, маленьких и сильных ручках.

И не понимали, что охватившее их после соития прекрасное опустошение, бессилие… какое-то странное. Но хотели этого странного, полного опустошения, как наркотика, снова и снова.

Впрочем, ведь все женщины в постели — вампиры, а мужчины — доноры. И это на самом деле испокон веку Евы властно берут — а Адамы покорно отдаются. Женщины — пчёлы, а мужчины — цветы. Женщины — охотницы, а мужчины — жертвы.

Но женщины ловко запудрили им мозги. Обставили всё таким образом, что мужчины чувствовали себя властелинами. Пусть себе воображают, что это они покоряют, совращают и обладают. Блажен, кто верует.

Глупенькие самодовольные оплодотворители и удовлетворители не должны заподозрить неладное и запаниковать. Для этого стоящее на дьявольской службе у женщин искусство всячески возвеличивало мужчин.

Ну а в Тальке эта Евина черта всего лишь особенно ярко проявлялась. Ведь она была женщиной в квадрате, женщиной в кубе и даже в десятой степени.

Этюд назывался «Царевна Лебедь и Коршун», интерпретация «Сказки о Царе Салтане». Талия в коротком платьице из лебяжьего пуха (куриный, наклеенный на ткань), в тюрбане с большим, пушистым раскачивающимся пером неведомой птицы, мелко семенила своими ножками в белых колготках (па де буре).

Вокруг неё кружились, охраняя, прочие лебёдушки: в платьицах поплоше, без тюрбанов и перьев. За кулисами Коршун, в чёрном обтянутом трико, готовился к выходу, прыгал, разминал мускулистые ноги.

Талька сцепилась руками с подружкой в менуэте. Та, тяжело дыша, шепнула: « Твой сегодня совсем бешеный». И указала глазами.

В своём ряду (прохлопала ушами охрана!) сидел Юрка, сунув руку за лацкан выходного пиджака. И за весь вечер ни разу не вынул её оттуда. И не сводил с Тальки глаз. Какой сумрачный, остановившийся взгляд у него был!

Коршун, по старым рассохшимся, скрипящим половицам, подбежал к Тальке, обхватил, завертел. Хищно и торжествующе поднял добычу высоко над головой, плотоядно скаля в улыбке лошадиные зубы.

Она прелестно изогнулась, безвольно обвисла, обмякла тряпочкой в его руках. Юрка весь подался вперёд. Не вынимая, впрочем, руки из-за пазухи.

— Твой благоверный совсем сбрендил, — это сказала другая лебёдушка. Она подхватила упавшую Тальку под белые, гибко и беспомощно бьющиеся в агонии руки-крылья, и увела дальше от Коршуна. Тот бесновался, зависал в широких прыжках в повороте, в поисках исчезнувшей жертвы.

Тальке стало плохо, и её заперли в уборной — мужской, для безопасности. Вахтёр по телефону вызывал наряд.

Театральные охранники прошли за кулисы. Трусили, зло переругивались, что они не нанимались играть в этой мыльной опере. Караулить артисток от чокнутых ревнивых мужей. И, блин, сколько можно уже?!

Капельденеры собирались незаметно выводить зрителей с задних рядов, но правильно рассудили, что подымется паника. Преступник занервничает, перестанет себя контролировать, откроет беспорядочную стрельбу.

Конец представления скомкали. Вместо Тальки выпустили замену. Публика не заметила. Похлопала положенное время, покричала дежурное «бис», хлынула к выходу.

Юрка предсказуемо начал продираться сквозь человеческий поток к сцене, к рабочему выходу. Танцовщицы боязливо набились в бухгалтерию — не потому, что там безопасней — а откуда хорошо просматривался коридор: а зрелище обещало быть захватывающим.

Юрке (с рукой за пазухой!) дали беспрепятственно войти. Он сильно дёрнул дверь в Талькину гримёрную. Тут на него и навалилась, и повязала прибывшая группа быстрого реагирования.

Бойцы досадовали: было бы из-за чего! Из-за семейных разборок! Сорвали зло, от души наподдавали неугомонному возмутителю спокойствия. Тем более Юрка, что называется, при задержании оказывал активное сопротивление.

Его, в наручниках, увели в «карман». Тальку и свидетелей допрашивали по горячим следам в кабинете директора.

Быстро закончили с формальностями. Талька, по законам жанра, столкнулась с бывшим мужем в тесном коридорчике нос к носу. Его, с заломленными руками, вели к выходу, в «буханку».

Из-за свороченной набок скулы на неё сверкнул заплывший глаз. Белая парадная рубашка и выходной костюм были запачканы и порваны. Из разбитого носа капала кровь.