Надежда Нелидова - Топот балерин [сборник]

Она опустила глаза и проскользнула-просеменила мимо…

— Главное, его обезоружили, — облегчённо вздыхаю я. — А то валялась бы ты, как чеховская Оленька, застреленная Камышевым. Или, зарезанная навахой Кармен Н-ского уезда.

— А никакой навахи не было! — пожимает худыми балетными плечами Талька. — И пистолета не было в помине! Знаешь, что вытащили у Юрки бойцы? До зубов вооружённые, доблестные стражи порядка в бронежилетах и касках?

Цветок в целлофане! Вот что крепко сжимал Юрка на груди. Райскую розочку: точнее, то, что от бедняжки осталось. Жалкую, переломанную, мятую, с почти голой головкой. По ней ходили, топтали, не замечая, потом отшвырнули в угол…

— И не знали, что это и есть главный вещдок, — задумчиво говорю я.

— И не знали, что это и есть главный вещдок, — послушно, попугайчиком повторяет Талька. Встряхивает тощей седой косицей, редкими кудряшками на лбу.

Звонок в дверь. Принесли Талькин заказ: глянцевый каталог новейших дизайнерских гробов.

Мужских шестигранников-саркофагов: благородных, сдержанных тёмных тонов, с тяжёлыми витыми позолоченными ручками, из лакированного бука.

Женских и детских: трогательных игрушечных, легкомысленных голубых, лиловых, салатных расцветок.

Внутри уютные гнёздышки взбиты в крутую пену жемчужных кружев. Поблёскивают перламутром подушки с воланами, зовут приклонить прелестные головки и сомкнуть веки в сладком вечным сне.

Талии нравится узкий гробик с изящным округлым мыском, обтянутый розовым атласом. Крышка крест-накрест перевита лентами. Напоминает балетную туфельку. И не так чтобы очень дорого.

Талия вертится, хохочет: сегодня у неё встреча с гробовщиком. То есть, это она его так поддразнивает, а на самом деле он директор крупного ритуального агентства.

— Вдовец, — со значением говорит Талька.

— Чёрный?

— Ай, вечно ты со своими.

Нет-нет, встреча не деловая: старый дурак сразу положил на неё глаз. Преподнёс ажурную корзину, полную белых хризантем. Не исключено, что позаимствовал из крематория у какого-нибудь покойничка.

Талия щебечет, порхает у зеркала, поправляет остатки увядших кудряшек. Придирчиво всматривается в своё не единожды распоротое и искусно ушитое, свежеподтянутое личико.

Меряет на себя что-то пышное, воздушное, цвета зефира. Похожа на побитую жизнью бабочку. Пригрело солнце — и она встрепенулась, ожила, расправила истрепавшиеся хрупкие крылышки.

Низенький, пузатый гробовщик, с почтенно сложенными на брюшке лапками: в белой манишке, в чёрном блестящем фраке — уже сидит в липком прочном домике. Поблёскивая выпуклыми блестящими восемью глазками, тихо, упорно, терпеливо ждёт своего часа.

Эй, Талька, вернись, не встречайся с гробовщиком! Не ходи на свидание со Смертью!

Не слушает, заливисто хохочет:

— Ай, вечно ты со своими!

Эффектно машет на прощание ручкой, разбегается, летит в восхитительном гранд па-де-ша…

И исчезает за углом в золотистом снопе солнечного света, как в луче прожектора — чтобы исполнить свою самую главную в жизни, последнюю сольную роль.

Алёна открыла глаза.

В спальне на прикроватном столике горит розовая настольная лампа: читала вчера допоздна. Роман переживательный, захватывающий: про неземную любовь, про кипучие страсти. Положила планшет на ковёр уже далеко за полночь, да и уснула. Ковёр тоже розовый, пушистый, как облачко закатное.

Между задёрнутыми мягкими шторами страшной чёрной щелью зияет январская утренняя мгла. Какое счастье, что Алёне не надо подниматься и некоторое время сидеть, просыпаясь, раскачиваясь болванчиком, проклиная всё на свете.

В это же самое время из-за тонких стен чужих квартир: снизу, сверху, со всех сторон — доносились разнообразные трескучие звонки и мелодии будильников. Их сопровождали стоны, вой и рёв. В них выражалось всё: адовы муки раннего вставания, тоска и негодование, и бессильный протест…

«Ой, мама, зачем ты меня на свет родила?!».

Алёна нащупывала слабыми ногами тапки, тащилась в ванну, с отвращением чистила зубы, умывалась. Красила личико неверными, как у пьяной, вяло-сонными движениями.

Потом горький кофе без ничего, чтобы хоть немного прояснить сознание… Только у извращенцев спозаранку может быть аппетит, чтобы есть кашу или яичницу.

Влезала в шубку — и окуналась в зимние обжигающие чернила…

А ведь сейчас, в эту самую минуту, по всему городу из подъездов тенями выскальзывают закутанные фигуры. Сомнамбулически двигаются во тьме, в морозном, злом пару: от человеческого, автобусного, автомобильного дыхания.