Дженнифер Клемент - Молитвы об украденных

Кругом передавались из рук в руки корзины с едой, подарки в ярких обертках. На скамейке ждали своего часа четыре монахини в белом облачении. В толпе шныряли дети. Не хватало только продавца шариков и тележки с сахарной ватой.

Обшаривая взглядом мешанину скучных арестантских цветов и пестрых посетителей, я искала маму.

Я ее не находила.

Она не пришла.

И тут я заметила направлявшегося ко мне отца. Я рванула к нему сквозь заросли джунглей.

Я пробиралась под папайями, разрывая попадавшуюся на пути паутину и распугивая игуан.

Я купалась в аромате цветов апельсина.

Это был не отец.

Мария раскинула руки, и я увидела на ее предплечье уродливый круглый шрам и большую вмятину от маминой пули. Еще я увидела тонкий шрамик на ее верхней губе.

Мария заключила меня в объятия и поцеловала в щеку.

Впервые в жизни я подумала: «Благодарю тебя, папочка. Благодарю тебя, папочка. Благодарю за то, что блудил и подарил мне Марию».

Я отвела Марию в сторону. Все скамейки были заняты, и мы сели прямо на цемент, прислонившись спинами к стене мужской тюрьмы.

Луна общалась с монахинями. Джорджия и Виолетта беседовали с женщиной в сером деловом костюме. Авроры нигде не было видно.

– Ты хотя бы в безопасности, – произнесла Мария.

Мария рассказала мне, что ее матери нет в живых. Сама она пряталась в норе и слышала автоматные очереди, изрешетившие ее дом и тело ее мамы.

– Меня спасла нора. Вообрази, нора кого-то спасла.

– Меня она тоже однажды спасла.

– Деревья и трава были захлестаны маминой кровью. Я знала, если я посмотрю вверх, небо тоже будет в ее крови. Луна покрыта ее кровью. И это навсегда.

Я стала гладить Марию по голове, проводя ладонью от темени к шее. Она дрожала.

– Я много дней боялась выйти. Я видела, в небе кружили грифы.

– Да.

– Я слышала, как шуршат муравьи.

– Да.

– На пятый день у меня все до того пересохло, что даже слезы уже не текли.

– Да, конечно.

– Мне было страшно одиноко.

– Да.

– Я слышала, один из бандитов сказал: «Будь благодарна, что мы тебя просто пристрелим. Могло быть и хуже».

– Да.

– Мама знала, где я, и сказала: «Стреляйте».

– Да, говори, говори еще. Выговаривайся, – подбодрила ее я.

– Я провела в норе много дней. Когда я смотрела вверх, небо было в крови.

– А что ты сделала потом?

– Я побежала к твоей маме. Что еще я могла сделать? Куда еще мне было идти? Она меня напоила-накормила и уложила в твою постель.

Я притянула Марию к себе.

– Здесь такая холодная земля, – сказала она.

– Да, здесь даже солнце холодное.

В этот миг с неба вдруг посыпалась стеклянная пыль. Звездная пыль.

Все запрокинули головы.

Говор смолк.

Дети подставляли ладошки и ловили сверкающие кристаллы. Земля и все поверхности покрылись стеклянным снегом.

Вулкан Попокатепетль кинул на нашу тюрьму облако пепла.

Во двор вышла одна из старших надзирательниц и объявила, что посетители должны покинуть тюрьму, а заключенные – зайти в помещение. В вулканическом пепле были микроскопические осколки, которые могли повредить легкие и глаза.

Мы с Марией поднялись. Наши черные волосы стали пепельно-серыми.

– Ты знала, что Паула родила дочку? От Макклейна.

– Нет.

– Майк застрелил малышку Паулы. Я была в тот день с ним. И Макклейна застрелил.

Мария зажала рот ладонью. Этим жестом она когда-то прикрывала заячью губу. Даже после операции ей хотелось прятать свое рассеченное пополам лицо.

– Они нас найдут, – прошептала она сквозь заслонку пальцев.

Ее тело затряслось.

– Я сидела в машине Майка, – объяснила я. – Я не знала. Внутрь я не входила.

– А девочку видела?

– Я видела ее платьица. А где мама?

– Она в Мехико. Оформляет бумаги. Тебе нет восемнадцати. Ты не должна здесь находиться.

– Меня на год переведут в тюрьму для несовершеннолетних преступников, а потом вернут сюда. Я все уже разузнала. Порядок такой, Мария.

– Тебя завтра освободят. Твоя мама не допустит, чтобы ее чадо чахло за решеткой, как дикий попугай в клетке. Так она сказала. Этими самыми словами.

– Где она?

– В гостинице. Она велела передать тебе, что любовь – это не чувство. Это жертва.

– Да.

– Завтра увидимся.

– Да.

– Держись в тени. В бучи не ввязывайся. Будь осторожна.

– До встречи.

– Вот, возьми мыло.

– Можешь мне еще что-нибудь дать?

– Что?

– Дай свои сережки.

В ушах у Марии торчали гвоздики с пластмассовыми жемчужинками. Она, чудо мое, даже не поинтересовалась, для чего они мне понадобились. Мария от роду была такая. Никогда не допытывалась зачем да почему: надо, значит, надо.