Дженнифер Клемент - Молитвы об украденных

– Теперь нам обеим нужны туфли, – сказала я.

Признаюсь, что после всего, что Аврора рассказала мне про Паулу, она представлялась мне дорогой, уводящей меня прочь от тюрьмы по улицам Мехико и по черному шоссе обратно домой.

Аврора опустошила стакан, поставила его на землю и взяла меня за руку. Хотя Аврора была старше меня, она казалась ребенком. Держа ее крохотную лапку, я словно собиралась перевести через улицу семилетнюю девчушку.

Аврора продолжила свой рассказ, как будто он не был прерван внезапно сморившим ее вчера сном. Угарным сном.

– Нам не верилось, что Паула могла решиться на побег. Зная, что он ее все равно найдет. Хоть на краю света, а найдет.

– Не думаю, что он ее нашел, – возразила я. – Паула с матерью исчезли. Уехали. Они где-то прячутся. Никому не известно где.

Аврора отняла у меня руку и, согнувшись, обняла живот.

– Ты не понимаешь, – сказала она.

– Чего не понимаю?

– У меня в животе резь. У меня голова разламывается.

– А здесь доктор принимает?

– Только по понедельникам. Я не хочу к нему идти. Он запретит мне заниматься дезинсекцией, а чем я тогда буду зарабатывать?

– Ты от этой гадости болеешь.

– От этой гадости я сплю и вижу сны. Но ты не понимаешь, Ледиди, – повторила она. – Ты не понимаешь.

– Чего не понимаю?

Аврора стала покачиваться, обхватив живот и закатив глаза.

– Послушай, – прошептала она. – Послушай. Зачем ты, замочив Макклейна, убила еще и малышку Паулы? Зачем?

– Прости. Я не понимаю. Что?

– Когда ты палила в Макклейна, когда ты палила в Короля Хуана Рамоса, о чем ты тогда думала? Зачем ты, замочив Макклейна, убила еще и малышку Паулы? Зачем?

Эти слова окостенели в воздухе, словно схваченные ядовитым паром, который вдыхала и выдыхала Аврора. Мне казалось, я могу взять их и сломать в ладони, как сухие прутья. По языку разлилась ядовитая горечь.

«Зачем ты, замочив Макклейна, убила еще и малышку Паулы? Зачем?»

Я видела сохнувшие на агаве платьица. Я воображала, как тоненькие ручки-прутики пролезают в их узенькие проймы. Платьица почти высохли и вспархивали на горячем ветру. На земле рядом с агавой валялись игрушечное ведерко и игрушечная метла.

«Зачем ты, замочив Макклейна, убила еще и малышку Паулы? Зачем?»

Кровь благоухала розами.

«Зачем ты, замочив Макклейна, убила еще и малышку Паулы? Зачем?»

Я закрыла глаза и стала молиться за радио. Я молилась за песню, которую без конца слушала по радио в Акапулько. Я слушала ее, убирая дом. Я слушала ее на берегу. Я слушала ее на катере с прозрачным дном. Я слушала. Я слушала. Я слушала наркобалладу, посвященную Королю Хуану Рамосу.

Воскресным утром тюрьма проснулась рано – узницы начали готовиться к приходу посетителей. Женщины красили ногти, собирали волосы, плели косы, раскручивали огромные бигуди, на которых спали всю ночь. Даже те, кого никто никогда не навещал, на всякий пожарный прихорашивались.

О чем все знали, так это о том, что очередь на вход в женскую тюрьму была короткой, а очередь на вход в мужскую тюрьму была длиннющая и растягивалась по меньшей мере на десять кварталов. Приходилось стоять по много часов, чтобы попасть внутрь.

Об этом мне сообщила Луна.

– Вот тебе и вся наука, – сказала она. – Никто не навещает женщин. Все навещают мужчин. Что еще нужно для понимания мира?

По правилам женской тюрьмы сначала во двор впускали посетителей, а через полчаса к ним выпускали заключенных.

В одиннадцать мы выстроились в коридоре перед дверью во двор. Я была зажата в очереди между Луной и Джорджией. Я слышала, как у Джорджии во рту щелкает ком жевательной резинки.

– У тебя еще жвачка есть? – спросила я.

Я не чистила зубы с самого ареста.

Джорджия вытащила из кармана джинсов розовую подушечку и дала мне.

– Спасибо.

– Держись за свои молитвы, – сказала Джорджия. – По воскресеньям сюда сползаются все известные человеку религии, и каждая норовит оприходовать твою душу.

Двор изменился до неузнаваемости. Он походил на ярмарочную площадь. Посетители были одеты в красное и желтое. Им не разрешалось приходить в синем и бежевом, чтобы они не смешивались с заключенными.