Дженнифер Клемент - Молитвы об украденных

– Принцесса, ты знаешь, как Виолетта убила своего отца? – спросила Джорджия.

Я замотала головой.

– Ты не сказала ей, На-ка?

– Она не спрашивала.

– В тюрьме никто тебе ничего не скажет, принцесса, пока не спросишь.

– Может, ей неинтересно, – откликнулась Луна. – Не всем интересно.

– Я тебя умоляю! Про убийство – и неинтересно?! – Джорджия кинула свой журнал на стопку в центре стола. – Пора звонить в Шотландию, – сказала она и пошла в том же направлении, в каком несколько минут назад удалилась Виолетта с Авророй на руках.

Каждый вечер Джорджия звонила своему отцу в Эдинбург. Она была его единственным ребенком. Свою мать Джорджия не видела с раннего детства. Та бросила семью и сбежала с любовником. Отец Джорджии готов был отдать последнее, лишь бы дочка ни в чем в тюрьме не нуждалась. Он даже заложил их маленький домик, чтобы оплачивать адвокатов, которые добивались ее экстрадиции в Великобританию. Джорджия клялась, что не знала про героин в туфлях, но никто ей не верил.

– Как тебе такое предательство? – спросила Луна.

– Думаешь, это правда?

– Конечно, правда. Да. У меня есть золотое правило. Женщине я всегда верю больше, чем мужчине.

В тюрьме бойфренда Джорджии дружно ненавидели.

– Не советовала бы ему здесь показываться, – сказала Луна.

По сути, в тюрьме обожали только одного мужчину – отца Джорджии. Не обожали – обожествляли. Среди заключенных не было ни одной папиной дочки, ни одной. Каждая из них лелеяла надежду, что отец Джорджии наскребет деньжат и прилетит в Мексику на свидание. Узницы мечтали с ним встретиться и собирались создать фонд под названием «Подъемные для папы Джорджии». Виолетта вытатуировала на руке его имя – Том. Синие буквы читались сверху вниз, как в колонке кроссворда.

У Джорджии были новые блузки, туфли, постельные и ванные принадлежности, потому что отец каждую неделю слал ей посылки и деньги. У нее не переводились британские конфеты. Джорджия направо и налево раздавала шоколадки «Кэдберри» и красные коробочки «Мальтизерс».

Когда Джорджия ушла звонить отцу, в комнате посвежело и послышался гром. Из пустых проемов окон и из коридора понесло холодом.

Сеньор Рома спрятал свои материалы в низенький металлический шкафчик в глубине комнаты. Луна встала и отнесла свой лист картона на стеллаж. Я уложила журналы в стопку.

Учитель попрощался с Луной, а прощаясь со мной, поцеловал меня в щеку.

– Добро пожаловать на мои уроки, – произнес он. – Надеюсь, ты будешь ходить.

От него пахло пивом.

Я не отерлась рукавом.

Пока мы с Луной брели назад в нашу камеру, мокрая мужская слюна сохла на моей коже. Это место на щеке я ощущала еще много часов, как будто его губы впечатались в меня. Получить мужской поцелуй в женской тюрьме – это подарок лучше любого рождественского. Лучше букета роз. Лучше теплого душа. Я могла представить, как живу в заключении долгие годы и живу ожиданием этих уроков и этого мужского поцелуя в щеку. Он был дождем, солнцем и свежим воздухом свободы. Я бы даже сидела и прилежно мазала клеем дурацкие картинки, лишь бы опять заслужить этот поцелуй.

Поздним вечером я лежала над Луной на нарах, а в темноте журчал ее голос. В первый вечер я подумала, что она просто подбадривает меня своими разговорами, но теперь поняла: ей нужно болтать, чтобы заполнить черную пустоту. Ее щебет успокаивал и баюкал.

– Правда, невероятно, что есть только двадцать шесть букв, которыми выражается все? Двадцать шесть букв, способных передать и любовь, и ревность, и веру в Бога, – говорила Луна.

– Да.

– Ты задумывалась о том, что дневные слова это совсем не то, что ночные слова?

– Да.

В темноте было слышно, как мимо тюрьмы едут тяжелые фуры и большие автобусы. Звуки города доходили извне только ночью и ранним утром.

– Если ты здесь уже два года, почему тебя еще не осудили и не экстрадировали? – спросила я.

– Я не связывалась ни с адвокатом, ни с посольством Гватемалы, ни со своей семьей. По-моему, все про меня забыли, принцесса.

– Родные по тебе наверняка скучают.

– Нет. Ты спросишь, как мир может забыть о живом человеке? Да это случается сплошь и рядом.

– А здесь, в тюрьме, никто не удивляется?

– Они думают, я не сижу сиднем. Никому в голову не приходит, что тут для меня самое лучшее место, но это так.

– Ты не хочешь на свободу?

– Кому-то больше нравится внутри, чем снаружи, – сказала Луна. – Я сроду не жила в таких хороших условиях. В моей деревне правительство всех перестреляло.