Полина Жеребцова - 45-я параллель

– Добрый вечер! – сказала я.

Я приняла женщину за мать Эдуарда, но это оказалась его бабушка.

– Пошла прочь, бабка! – прикрикнул на нее внук. – Не смей появляться на глаза.

Олимпиада испуганно попятилась и исчезла.

– Зачем ты так говоришь с бабушкой?

Сомнений в том, куда я попала, у меня не осталось.

В детстве я читала не только романы о русском дворянстве, были мной прочитаны и «Парижские тайны» и «Отверженные».

– Своего отца-алкаша я стыжусь, – разоткровенничался Эдуард. – Я не здороваюсь с ним вот уже несколько лет, хотя он живет в этой квартире. Иногда мы встречаемся в местах общего пользования. Тогда я бросаю в него мыльницу, полотенца и зубные щетки. Когда уже родные скопытятся? Жду не дождусь! Мне бы перешла двухкомнатная квартира.

– У тебя есть мама? – спросила я.

Мы стояли друг напротив друга в обшарпанном коридоре, и я порадовалась, что сумела придержать себя и не закончила вопрос словами: «Ведь тебя родила не собака?»

Это старая русская поговорка, хотя, как по мне, если бы некоторых людей рождали собаки, возможно, у них был бы шанс исправить свое моральное уродство.

– Мама? – Эдуард прищурился, словно вспоминая что-то. – Она тихая. Мычит, когда выпьет спиртного. Безобидная! Мне ее бить жалко.

Я решила не разуваться: пол в квартире не мыли много лет.

– Давно трудишься в администрации города?

– Девять лет. У меня хорошая должность. – Эдуард напыжился от гордости.

– Почему нельзя вылечить родных от зависимости к спиртному?

– Их можно сдать в сумасшедший дом. Я это планирую. Мне уже за сорок, а они никак не освободят жилье от своего присутствия. Да что мы все о них да о них? Они забились, как тараканы под печку, знают, что им будет, если сунутся в мою резиденцию. А тебя, как гостью, милости прошу!

Эдуард указал на дверь. Помимо кухни, где паутина свисала с потолка, словно тончайший тюль, в квартире было еще две комнаты. Одна комната – двадцати метров – называлась «Палата». В ней проживали мать, отец и бабушка Эдуарда. Вторая комната, восьмиметровая, носила название «Резиденция». Потолок резиденции оказался побеленным.

– Здесь я сделал ремонт, – похвастался Эдуард. – Но на общую площадь тратиться не хочу, жду, когда они помрут. Я гуманист. Другой перебил бы родичей, как мышей, а я терпеливо жду их естественной смерти.

– При такой антисанитарии ждать осталось недолго… – не удержалась я.

Но работник администрации не заметил иронии.

– Они переживут ядерный взрыв, – заявил он с отчаянием в голосе.

В резиденции расположился диван, пропахший нафталином, и столик-инвалид на трех ножках.

Большей убогости мне видеть не доводилось.

– Всего можно добиться, работая в городской администрации. У меня есть своя интернет-линия, – неизвестно зачем сказал Эдуард.

Я присела на край дивана. Тонкая дверь между комнатами пахла помоями, и функция ее заключалась в том, чтобы Эдуард мог закрыться от родителей.

Причин продолжить общение у меня было целых две. Первая – добыть интересную историю. Здесь не может быть компромиссов: собиратель, рискуя собственной жизнью, обязан броситься в омут, попасть на войну или приехать в гости к работнику администрации, а затем описать свой ни с чем не сравнимый опыт.

Вторая причина была философской: на моих глазах развенчивался миф о том, что мы из-за отсутствия средств и помощи государства были вынуждены снимать бывшую конюшню в районе Нижнего рынка, наивно полагая, что отбросы общества живут именно там. Ничего подобного! Оказалось, что внешне благополучные, закончившие вузы граждане живут ничуть не лучше горьких алкашей, рвущихся попасть в Нирвану через дымок и огненную воду.

Следующие пять минут я слушала признание о том, что стационарный телефон в квартире устроен чрезвычайно хитрым образом: нажал кнопку – и аппарат связи не работает. Родители не могут позвонить даже врачу! Столь непростую систему Эдуард, как дипломированный инженер, придумал сам.

– Теперь ужин! – Эдуард оживился, всеми силами пытаясь отвлечь мое внимание от старого монитора, который замигал и погас. Персональная линия оказалась блефом.

На званый ужин подавалась гречневая каша с кусочком сливочного масла, сиротливо лежащим на краю тарелки.

Из вежливости я съела две ложки. После началась та часть беседы, где мужчина уверяет девушку, что он – тот самый, единственный, предназначенный ей судьбой.

– Мы бы могли пожениться. – Эдуард проявлял настойчивость. – Ты будешь вести хозяйство.