Эйлин О'Коннор - О лебединых крыльях, котах и чудесах

Пудель простодушен. Счастье его безгранично, как у маленьких детей, и лишено малейшей примеси обиды.

– Вернулась! – кричит он, исполняя всем своим маленьким кудлатым тельцем неистовый танец. Хвост его крутится точно миксер, хребет бешено изгибается, как если бы пес был рыбой, пойманной в невидимые сети. Где достоинство, где благородство? Забыты, растворены в единственной всепоглощающей эмоции!

Кот несет себя мне навстречу, как надменная рыжая волна.

– Вернулась, – констатирует он. – Где тебя носило, распутная тварь? – Мимоходом отвешивает пуделю оплеуху: – Чему радуешься, рыло? Спроси, где она шлялась? Чем от нее пахнет? Чужим пуделем пахнет! Не трогай меня, мерзавка!

Блаженство пса обнуляет его предыдущие муки. Забыто одиночество, забыт ущербный сон на коврике у двери. А кот всё-ооо помнит. На небесном полотне сиюминутной радости острее вырисовываются пики отдаленных терзаний. Где у пуделя мотив «как я с тобой счастлив» – у кота «как я без тебя страдал».

– Здесь чеши, – указывает он. – И здесь. Ублажай меня, дрянь. Я тебя не прощу никогда. За ухом, за ухом!

Но потом в приоткрытое окно врывается весенняя муха, как шальная императрица, и вытесняет из головной коробочки кота воспоминания о травме.

Кто бы что ни говорил, у этого кота голова вывернута наизнанку. Извилины нарисованы снаружи для обозначения содержимого черепной коробки; это что-то вроде таблички «Здесь думают». Табличка врет. Возможно, коту в принципе чужд этот процесс. Простая логическая связка «если я упаду в ванну, то промокну и буду унизительно спеленат полотенцем» так и осталась для него недоступной. «Кто сунет голову в унитаз по самые жабры, того огреет крышкой» – тоже слишком сложно. Да боже мой, что крышка, когда даже многократно подтвержденный факт – «я могу застрять за диваном» – кот раз за разом пытается опровергнуть: «Не могу!» – «Можешь». – «Не могу!» – «Можешь!» – «Не могу! Застрял…»

В попытках объяснить это поведение чем-то иным, кроме незаурядного скудоумия, я пришла к мысли, что кот каждый день проживает новую жизнь. Это ее усовершенствованная версия, жизнь-N, где любая последующая лучше предыдущей.

Каждый день оконное стекло становится мягче. Близок тот час, когда удастся пробить его лбом и дорваться до трепещущей птичьей плоти.

В стиральной машинке когда-нибудь восстанет белье. Выйдет и соберется в теплые свежевыглаженные стога.

Люди осушат унитазы. По всей планете. Доберутся и до нашего – это свершится, надо только верить.

Но самое загадочное – вода. Что должно произойти с ней, чтобы кот перестал падать в ванну, при том, что купание ему ненавистно? Сперва я предполагала, что он надеется на изменение ее физических свойств. Допустим, заледенеет. Кот мечтает испытать скольжение, думала я, он желает нестись от края до края, лихо закладывая виражи и лишь изредка отталкиваясь от бортика задней лапой.

Но со временем до меня дошло, как я ошибалась. Не в скольжении дело. Раз за разом обрушиваясь с бортика, Матвей ожидает, что воды расступятся перед ним. И пересечет он ванну, сопровождаемый пением ангелов, и сладострастно вонзит зубы в мочалку, которую все время прячут подальше, и истреплет ее в клочья, а веревочку съест.

А еще вернее – пойдет по самой воде. Не замочив лап. Двинется навстречу мне, онемевшей и пристыженной, и над его ушами будет расходиться рыжее сияние. И дойдет до меня, и протянет великодушно лапу, и поведет меня в обратную сторону, а если я начну тонуть, рявкнет: «Усомнилась в своем коте? Дура!» И даже подушечки лап у него не намокнут, вот вообще нисколько.

А пока, приближая этот воистину светлый день, кот застревает за диваном, падает в воду и стучится лбом в стекло. То есть в принципе, если слегка абстрагироваться, в своем поведении ничем не отличается от тех самых людей, которые называют его идиотом.

По утрам кот Матвей поет.

У большинства котов его породы не «мяв», а убедительное воркование.

В нем слышны невозмутимые интонации гостя, которому нет нужды быть грубым с деревенской хозяйкой. Хлеб давай, милая. И млеко. И яйки. Все давай, только без резких движений.

Кот Матвей не таков.

Едва стрелка часов добирается до пяти, в воздухе раздается плачущий голос.

– О, детка, солнце почти взошло! – поет кот (йоу, мамми, йоу). – Но миска моя пуста! И через час она будет пуста, и через два. Жизнь тяжела, мамми (йоу!) Разве для этого был я рожден? Давай спросим у господа, мамми, пусть он ответит мне!