Аманда Проуз - Что я натворила?

— Маунтбрайерз был всем, что я когда-либо знал. Эти люди были не только моими друзьями, они были моей семьей. Мне нравилось быть частью такого сообщества. Я гордился тем, что каждый день надеваю свою красивую форму и вхожу в холл сквозь каменные своды. Так я мог чувствовать себя особенным — это так много для меня значило. Я усердно трудился, учился замечательно, планировал свое светлое будущее, о котором мне все время повторяла ты. Но ты лгала, не так ли? Потому что на будущее, на наше будущее у тебя были совсем другие планы. И не то чтобы я ушел так, как это делали другие ученики. Я не получил стипендию и не перешел в другую школу; мои родители не обанкротились и не перевели меня в местную шарагу. Так случалось со многими моими знакомыми, и их жизнь сложилась прекрасно; они все равно могли быть причастными к жизни Маунтбрайерз, если бы захотели. Но не я. Ты не позволила мне. Ни общаться со сверстниками, ни тусоваться по выходным, ни даже закончить чертов семестр!

— Дом, я… — попыталась вставить слово Кейт.

— Нет уж. Дай мне закончить. Ты ведь в курсе, что полиция часами допрашивала нас с Лид, да? Мы были в разных комнатах в полицейском участке с кучей чертовых полицейских, которые донимали меня вопросами, не приставал ли ко мне отец, не бил ли он меня? Ты хоть представляешь себе, каково это? Да я умом от этого тронулся. Еще минуту назад я был на барбекю с моими друзьями, а затем весь мой мир превращается в кошмар, и какой-то чертов ублюдок допрашивает меня про папу…

Доминик глубоко вдохнул, чтобы успокоить свое выскакивающее из груди сердце и остановить слезы разочарования, которые вот-вот могли пролиться. Ну уж нет, он еще не закончил.

— Папа никогда пальцем не тронул ни меня, ни Лиди; и никогда бы этого не сделал. Он был замечательным отцом, нравится тебе это или нет. Он был великолепен, и я любил его. Папа был умным, смешным, забавным, и я надеялся, что когда-нибудь женюсь, у меня будут дети и я стану таким, как он! Тебе смешно? Представь себе, я хотел быть точно таким, как он…

— Доминик, я могу только представить… — начала было Кейт. Но сын не дал ей продолжить, не остановился, пока не изверг все.

— Нам ничего не разрешили взять из дома, ничего. Об этом ты знаешь? Они забрали мой компьютер, фотографии, телефон, одежду, все. Все, что у меня когда-либо было, все, что я знал, было уничтожено. Мой дом стал местом преступления, и преступление, которое было совершено, не было кражей со взломом или разбойным нападением, это было убийство. Отца убил не какой-то безымянный преступник, а моя собственная мать. Ты! Я потерял школу, друзей, имущество, дом, родителей, все! Я потерял всю свою гребаную жизнь. Ты хоть примерно представляешь себе, каково мне было? И что еще хуже, не какой-то там незнакомец это со мной сделал, а моя собственная мать! Все это отняла у меня, у нас… Ты… Ты!

Доминик уже не сдерживал слез, и Кейт почувствовала странную легкость, словно то, что ее сын плакал, как-то могло облегчить его страдания.

Она нагнулась через стол — всего лишь пара дюймов, но для нее и ее сына это расстояние казалось световыми годами. Кейт взяла большую ладонь Доминика и положила на свою ладонь. Она почувствовала, как кончики его пальцев согнулись; такое незначительное движение, но сколько смысла оно имело для нее. Они сидели в тишине. Наконец Доминик перестал всхлипывать и задышал ровно. Для этого разговора у них было очень много времени. Когда Доминик заговорил снова, его голос стал спокойнее, тише.

— Ты сделала это с нами, мама. Я виню не только тебя, папа тоже хорош. Вы оба лгали, оба превратили все наше существование, все наше детство в одну большую ложь.

Кейт вспомнила мучительные слова Лидии, на том конце провода, за много миль отсюда: «Вся моя жизнь и люди, которым я доверяла, — это все оказалось притворством».

Но Доминик не желал останавливаться.

— Я вспоминаю те времена, когда мы сидели за столом, папа шутил и болтал, а ты улыбалась, жаря на сковороде чертов бекон; всего за час до… И кто из вас был более искусным актером, мама? Не уверен. Я знаю, что это начал папа, обращаясь с тобой, как с дерьмом. Но закончила-то все ты, и я не могу решить, что хуже. Тебе-то хорошо, ты снова стала Кейт Гавье. А я так не могу, не могу стать Кейт Гавье. Я по-прежнему Доминик Брукер. Я представляюсь и вижу, как мои новые знакомые обдумывают услышанное, пытаясь понять, почему это имя знакомо… И затем их глаза расширяются, когда они понимают, с кем имеют дело. Ах да, Брукер. Отпрыск подонка по имени Марк и психички по имени Кэтрин. А ты еще спрашиваешь, есть ли у меня девушка? Как ты сама-то думаешь? Интересно, как бы выглядело тогда знакомство с родителями? Да у меня шансов никаких нет, черт подери.