Роман Коробенков - Прыгун

Одно из кресел занимал пузатый коротышка с отличительно брутальной физиономией, короткими черными волосами на раздутой голове, с крохотным носом, но огромным губастым ртом. Напоминающий огромного хорька, он почти лежал в кресле, расположив волосатые руки, увешанные золотыми гайками, на подлокотниках. Цветастая рубашка на пузе расстегнулась, оттуда выглядывала татуировка, детально изображающая его лицо, такая же противная, с удивительно живым выражением. Короткие ноги не доставали до пола и мерно покачивались внутри белых льняных штанов и блинного вида и цвета кроссовок. Глаза его были прикрыты, а мохнатые брови настолько густы, что казалось, будто это рисунок маркером и под ними ничего нет.

Рядом на полу лежал на боку граненый стакан.

Второй персонаж, с заостренным носом и жестокой улыбкой, находился подле одного из окон. Выкрашенный в агатовый оттенок ткани, в черных лакированных туфлях, с такого же цвета бриллиантом в увесистом перстне, при сажной, как тьма, шевелюре. Виднелся лишь его профиль, так как он вглядывался в окно, держа в левой руке внушительный пульт ДУ, на котором через равные промежутки нажимал разные кнопки. Невообразимо, но содержимое окна стремительно менялось.

На глазах изумленного Родика за стеклом мелькнули вполне материальные небоскребы Нью-Йорка, далее взамен прорезалось определенно экваториальное солнце, в орнаменте словно беременных облаков. Мгновение — и клочковатые снежные хлопья закружились наискось в ленивом падении. Еще секунда — и снег прошел, а за окном гордо вытянулся старик Биг-Бен, что замер в странной гармонии с продолговатой бутылкой «Джонни Уокера», покоящейся на столе Кваазена.

Несомненно, это был он.

Недовольно покачивая головой, он с минуту понаблюдал всамделишный Лондон, после чего изрек:

— Сгустим краски. — Маэстро щелкнул пальцами, и за стеклом стемнело той самой беззвездной вязкостью. — Надо переезжать, — продолжил он, вдруг оказавшись лицом к Родику. — Эта бабка торчит тут неделю, и вон тот грузовичок стоит третий день… Интересно, как им понравились мои дружеские мороки.

— Да-да, — не открывая глаз, согласился толстяк. — Думаю, да.

— Ты о переезде? — покосился на него отец демонической девочки.

— Обо всем, — продолжая дремать, ответил толстяк.

«...еще одно безумное чаепитие, только чай тут заменен одноцветной субстанцией — виски...»

В тот самый момент по правую руку самоубийцы материализовался Мануа, взъерошенный, бледный, со сбившимся дыханием. Он сипло поздоровался и, пытаясь сориентироваться, вдумчиво встретился взглядом с самоубийцей.

— Вы опоздали на пять минут, господа, — недовольно продекламировал Кваазен точно не своим голосом, вперив в гостей увесистый взгляд. — Из этого можно сделать массу выводов и даже приблизительно нарисовать ваши психологические портреты. Как вы догадались, ничего лестного в них не будет, — каждый из его глаз набросился на скромные персоны гостей с подчеркнутой насильственностью.

«...ничего особенного, как я и предполагал...»

— Извините, — пожал плечами Родик, думая о том, что вовсе не горел желанием подобных встреч. — Мы не сразу поняли, что нам в телефонную будку. — Внутренне он совладал с собой и решил, что не позволит чужому родителю, кто бы он ни был, давить на себя.

«...не люблю чужих родителей...»

— Меня зовут Кевин Кваазен, — представился Кевин Кваазен. — Это мой компаньон, его имя —

Геквакен Геквокен. Имена не совсем привычные для вашего уха, но мы граждане другой страны, посему все следующим образом…

— Планеты ли, — сквозь дрему брякнул представленный компаньон. — Мира ли.

— Вы хорошо говорите по-русски, — сказал самоубийца, стараясь смотреть сквозь Кваазена, чтобы не встречаться с его прожигающим взглядом. — Меня зовут Родик, я говорил с вами по телефону. Это мой друг Нирван.

«...не смотри ему в глаза...»

— Я хорошо говорю на любом языке, — сообщил Кваазен. Лоб его беспрестанно линовался морщинами, отображая диковинные рисунки, что, казалось, несли каббалистический смысл. — Наша встреча случайна в высшей степени, более того, я не хотел, как и ты, этой встречи. Но Сашенька настояла. Она — моя любимая дочь, иногда я не могу ей отказать. По какой-то туманной даже для меня причине она в некотором роде привязана к тебе. В этом смысле в ней невероятно громко говорит человеческое, что жутко раздражает меня, но с чем я вынужден мириться, так как понимаю, что мать ее была земной женщиной, соответственно подобное вполне возможно. — Он сделал короткую паузу, внимательно посмотрев на Мануа. — Но в остальном она — моя дочь.