Олег Дриманович - Солнцедар

На двое суток он сделался голосом Чусова, всё прошло без заминок, у Никиты, что называется, от зубов отскакивало, и даже сам адмирал Игл похлопал его отечески по плечу: «Гуд джаб!»

В 2001-м Чусов ушел в Санкт-Петербург, в Военно-Морскую академию. Через два года, повышенный до начальника, предложил Растёбину пойти замом на языковую кафедру. И тот дал согласие.

После долгих лет заполярной тоски хмурый город на Неве пришёлся Никите по сердцу. Разместили старшего мичмана в гостинице при академии, представили преподавательскому составу. Оставались только заурядные формальности — в том числе медкомиссия: уролог, лор, хирург, флюорография… И тут такая встреча.

Майков изменился мало: те же седые редкие кудри, лысинка, те же ясные, в обрамлении улыбчивых морщинок, глазки. К старости люди его миниатюрного типа не скукоживаются, а только разглаживаются, умудряются как-то молодеть, — думал, глядя сейчас на него, Никита.

Олег Иваныч обрадовался невероятно. Тут же выдернул полуголого Растёбина из рентгеновского ящика, утащил в проявочную, на чай.

Пили крепкий краснодарский с баранками, под сенью покачивающихся над головами чёрных, как крылья летучих мышей, плёнок; вспоминали то хостинское лето. Конечно, подводников, безумного Еранцева с супругой, шашлык в «Журавушке», драку в столовой. Лебедева вспомнили…

— Слышал, он в столице. Должность какая-то… — Майков значительно возвёл глаза.

Про Лебедева Никите вспоминать не хотелось, и тему он не поддержал. Памятью возвращаясь в те дни, только сейчас обнаружил, что многое им забылось начисто. Например, момент знакомства с рентгенологом… Ему казалось — в столовой, когда разнимали Алика с драчуном-генералом. Оказалось, чуть раньше.

— На что уж моя — пенсионерская, но неужели не помните? Разнимали потом, а до того — фигурами его пытал.

— Точно. Вот же… 12 лет…

О том лете Никита все годы вспоминал неохотно. Перед глазами возникали события последней ночи, лицо Позгалёва, съедаемое тенью железной крышки барокамеры, и он перескакивал к более приятным моментам: море, тисо-самшитовая роща, да хоть бы немая Ира на крашеной лавке — всё-таки первая моя.

Помогало переключение слабо, и Растёбин старался Хосту отодвигать совсем.

Вроде научился ни о чём не жалеть: какая ни на есть судьба — люби, за годы службы нарастил мозоль непрошибаемости, а горечь чего-то упущенного не оставляла.

Ко второй кружке краснодарского завели о теперешней их жизни, и оба чуть-чуть поскучнели, возбуждённость от первых минут встречи сменилась отстранённым вежливым участием.

У каждого, впрочем, оставалось друг к другу по вопросу. Майкову ещё тогда, в 91-м, не давало покоя — зачем им с Мурзяновым понадобилось живого капитана в барокамере закрыть?

Никиту мучила дальнейшая судьба Позгалёва. Сколько ни пробовал наводить справки через штаб флота, результат выходил нулевой — документов об увольнении нет, но и в списках не числится, пропал человек. В Хосте его, кажется, отправили в госпиталь, а дальше? Быть может, Майков что-то знает? Подзуживало спросить и о стукачестве Олег Иваныча, точнее, помочь ему нечаянно проговориться. Хотя к чему ворошить? Жалко было невзначай смутить старика в ответ на его радушие и чай с баранками.

— Зачем задраили? Да в шутку, кажется, не помню уже. Решили, наверное, подшутить со спящим. Да, кажется, так и было. А замки — возьми и заклинь.

Растёбин даже улыбнулся такой версии, вспомнив, что и Позгалёв ведь с ним не раз на грани шутил, поэтому вряд ли бы осудил за столь безобидное враньё — теперь счёт равный, квиты.

— Так вы не знаете эту эпопею? — удивился Майков уже в ответ на Никитин вопрос. И тут же, попеняв себе, добавил: — Ах, да, вы ж вроде раньше отбыли, трухлявая моя память, — хлопнул себя по лбу и поведал госпитальную часть истории про оглушенного кислородом капитана.

— Сначала его положили на вентиляцию. Оклемался быстро, мужик-то крепкий, где-то через день своими ходил. Перевели в общую терапию, но там мест не нашлось, и капитана оставили в коридоре, рядом с телевизором. А что такое телевизор в те дни? С утра до вечера — эйфория, победные речи, указы, воззвания, новая, мать их, Рассея. Все на ушах — будто у бразильцев выиграли. Кто-то с радости добыл триколор, давай носиться по отделению, размахивать в этой свистопляске. Покоя, ясно — ноль, гудёж такой по мозгам. Но тут сыграло даже не это, думаю. Поганят на ваших глазах, ваши, я так понимаю, убеждения, идеалы… Как не высказаться? В общем, терпел-терпел человек, ну и сорвался — поступиться не мог. Для начала разогнал шоблу, реквизировал триколор, замотал в него ящик, и всю эту революцию — с третьего этажа, точнёхонько на уазик начгоспиталя. Высказался, — удовлетворенно хихикнул Майков, хрустнув баранкой. Подался к Никите.