Олег Дриманович - Солнцедар

В 2000-м где-то — тогда ещё старый гимн вернули — стёрся и Позгалёв; линялое августовское пятно 91-го прибрало и капитана.

Служил Олег Иванович все эти годы там же — в ВМА. К майорской добавил звёздочку подполковника, стал начлабом, собирался на пенсию… В Сочи с тех пор не бывал — в начале лихих перестали путевки выделять, а потом и желание пропало: в поезде, по жаре… Тем более что стояла уже дачка в Лосево: не ближний свет, но купленная за полбанки.

Можно было и не ходить в тот день на службу: призыв — позади, поломанных мало; весна уверенно встала на просушку, а главное — новый начлаб, совсем зеленый майор, — уже вошёл в должность, наводит активно свои порядки. Родные стены лаборатории казались чужими, да и сам Майков чувствовал, что звать его теперь — отрезанный ломоть, путается только под молодыми ногами и мешает. Но он из обязательности натуры пошёл, вооружившись кроссвордом, сел в проявочной и, поглядывая машинально на возню сестричек у аппарата, увидел вдруг сквозь шторку разделительного окна голого по пояс Растёбина. Тут и всплыла моментально Хоста — после стольких лет забвения. Причём, ладно б море-горы-кипарисы-бычки-окуни или сам Растёбин… Первым всплыл — Позгалёв… («Да, из барокамеры когда его — лично не застал, но вот после — в госпитале — во всей красе!»).

Можно сказать и так, что Никите просто не повезло. Весной 93-го понарошечная служба должна была закончиться. Уже готовились документы по пункту «в»- сокращение. В феврале, прикидывал отец, документы — уйдут в Москву, приказ министр подпишет к марту. Но не случилось. Генералу Растёбину накануне новогодних закупорило тромбом сердечный клапан. Умер, как от прицельного выстрела — быстро, без мучений. На похоронах, к своему удивлению, Никита понял, что отца всегда любил, простил ему штаб Северного флота. А по возвращении обратно в Североморск напала не то чтобы чёрная хандра — безразличие полное к своей дальнейшей судьбе. Всё пошло не так гораздо раньше, и на выправить теперь не было ни желания, ни сил. Когда же каперанг Галушко «обрадовал» новостью, что без батиного толкача теперь никакой надежды уйти по сокращению нет, — Никита совсем впал в апатию и фатализм: пусть катится, как оно катится, глядишь, куда-нибудь да выкатится — и остался служить.

В 98-м через старые мужнины связи мать выхлопотала сыну перевод в Мурманск. Уговаривала уволиться совсем. Никита отказался и от Мурманска, и от возвращения домой. Было тут и какое-то, не вполне осознанное, самому себе отмщение. Но главное — в Москве себя уже не видел, даже боялся её немного после шести лет заполярной спячки и одичалости.

Переводческой работы в штабе хватало: кипы устаревшей, никому не нужной натовской секретки, изредка — документы, связанные с совместными учениями флотов, сопровождение дружественных делегаций вчерашнего «вероятного противника». Первое время, когда он просыпался в офицерской общаге — за окном в серой утренней наволоке — гольные сопки да холодное бледное небо, — охватывало ощущение морока, ирреальности. Будто сидит на койке, глядя в окно, оболочка, кукла, а настоящий Растёбин далеко от этого места — зритель, глазами куклы вынужденный смотреть странное кино. Или в штабе, листая бумаги, впадёт вдруг в оцепенение — не моя рука, опять про куклу фильм.

Морок не прошёл и потом, хоть и здорово вытравился служебными буднями, новыми знакомствами и алкоголем. Благодаря последнему настоящий Растёбин, оставшийся где-то в Москве, и Растёбин заполярный иногда встречались. Со временем даже зачастили встречаться, спиться здесь было просто; в состоянии Никитиной затянувшейся апатии — особенно. Из омута пьянства всякий раз его вытаскивало чувство самосохранения, или, как он шутил сам с собой, заплечный друг, отцовский подарок, сделавший его благоразумным трусом.

Внутренний надзиратель чутко отслеживал лишний стакан, и он же бросал Никиту за шиворот в спасительную топку службы. К исходу второго года у Растёбина вдруг проявился вялый интерес к кругу своих обязанностей. Переводить ТТХ какого-нибудь английского эсминца 1967 года закладки оказалось не менее увлекательным, чем корпеть над строчками Мильтона. Дабы спастись от скуки общажных пьянок, Никита частенько засиживался в штабе допоздна; о том, чтобы выслужиться, мысли не возникало. Однако начштаба, адмирал Чусов, увидел здесь достойное примера и всяческого поощрения служебное рвение. Скоро Растёбин стал любимчиком адмирала, был отмечен ворохом грамот, премирован. Приезд американской делегации с авианосца «Нимиц» стал звёздным часом Растёбина.