Олег Дриманович - Солнцедар

— Ну, что он? — спросил Никита.

— Глухо чё-то. Мотнул раз башкой, и всё.

Взялись за промасленный конец, начали поднимать равномерным, осторожным тягом. Шерсть чертила на пологом склоне бороздистый след. Пот кисло ел Никитины зудящие глаза. Голова барана вертляво и как-то капризно болталась. Животное по-стариковски всхрипывало, одышливо затихая. А потом раздалось режущее перепонки блеяние, заглушающее и Мацестинку, и птичий базар. У Никиты похолодела спина. На секунду остановились, переглянулись. Взялись опять — медленно, по сантиметру. Наконец, последний тяг — и туша взошла кудлатым замурзанным солнцем, недвижно застыла на краю обрыва. Баран не шевелился. Растёбин подёргал чёрное с проседью ухо:

— Эй…

Навек уснувшая морда дразняще показывала прикушенный синюшный язык.

— Ну вот… карачун ему пришел, — раздосадованно произнес Алик, коснулся пепельных колтунов — настоящий ли был вообще баран? — Отбросил веревку.

— И рёбрышек его чего-то перехотелось.

Подошел Ян, присел рядом, процедил хмуро:

— Зе-лё-ный.

Никита рефлекторно скосился: двигал бы ты со своими поддёвами, даже не собираюсь угрызаться — сделал, что смог.

— Года полтора-два, совсем молодой. Отмучался. Мы там ему могилку… — добавил Позгалёв.

Без всяких скидок Никита почувствовал себя настоящим дураком-бараном.

Обратно катили похоронно-молча. Над шерстистым горбом мыса Видного паслась клочковатая отара облаков, и Никите хотелось быстрей влететь в трубу тоннеля, забыть, не помнить барана. Всё было у него, чтоб помереть спокойно, даже красиво: гранитный постамент, холодная анестезия Мацестинки… Нет же, полез! Не жалею, что полез, мало за что себя так уважаю — что полез!

Вынырнули на свет, и Ян крутанул руль вправо, на эстакаду.

— Влево, тащ капитан! Влево надо было! — заверещал Миша.

— Растравили… шашлыка хочу! Ну что, до Адлера?! — крикнул на галёрку, — там, в аэропорту, есть. Заодно посмотрим, как птички взлетают, а?

— Поехали, — барственно-вяло отозвался Алик.

Никите было всё равно. Царапины сочились кровью, но боли не чувствовалось.

— Я на губу не хочу, — бухтел Миша, — запалят же ваишники!

— Не боись, упрёмся-разберёмся.

Слева, в изумрудной пене листвы, потекли хостинские здравницы: «Кристалл», «Аквамарин», пансионат «Голубая горка». Справа — сварочное пятно постылого солнышка. Эстакада перешла в шоссе, и Алик вдруг крикнул:

— О, это ж Майков шкандыбает!

Уазик сбавил скорость, тормознул.

Никита открыл дверцу. По пешеходной дорожке — и вправду, — в белой панаме, с привычной своей авоськой, набитой книгами, курсом на Кудепсту катился рентгенолог.

Вскинув пухлую ладошку, прибавил ходу.

— Вы, что ль? — не веря глазам, запыхавшийся Майков вытер взмокшее лицо панамой. — Думал — всё, отбыли; а они, гляди, разъезжают! Рад видеть. Делись-то куда?

— В люкс съехали, — ухмыльнулся Алик.

— Далеко, товарищ? — голосом заправского таксиста спросил Ян, — садись, чё пешкарить, подбросим. Тебе куда?

— Да никуда особо. Гуляю вот. Дёрнул чёрт дурака по пеклу!

— Мы в Адлер, шашлыка пожевать. Хочешь — с нами.

— Да хоть в Адлер, тока б от жары. Фу, вот свезло. Как же вы разглядели?

— Алика благодари — глазастый.

По дороге Майков сообщил: изучал Хосту, искал какой-нибудь книжный.

— Нашёл? — спросил Ян.

— Разве то книжный — слёзы. Только и было вот.

Достал «слёзы». Повертел.

«Гороскоп на каждый день» — прочитал Никита на обложке.

— Вы-то откуда?

— На ваннах были, в Мацесте.

— Смотрю — малиновые… И как оно?

— В гостях у сказки.

Майков принялся было обвеиваться книжицей, радостно, по-стариковски, щурясь на Никиту с Аликом, будто на дорогих внуков, которых не видел с прошлых летних каникул. Но ветерок и без того нормально струился в окошко, и рентгенолог, спрятав книгу, стал блаженно щуриться на пролетающие за окном виды — море, редкие деревца, чёрно-белый отбойник шоссе…

Мурзянов шепнул:

— На хрен я его? Щас снова про астрал навяливать будет.

С ваишниками пронесло. Гайцов тоже не увидели до самого Адлера. Бросился один у аэропорта в фехтовальном выпаде, и Миша облегченно выдохнул — тот ужалил «девятку», катившую справа по борту.

Шашлычная «Журавушка» располагалась в тени кипарисов, недалеко от зала прибытия. Турбины обваливали небо, Ян то и дело задирал голову, а Никите после первой же птички надоело, и вообще было грустно: хоронить саморучно ещё никого не приходилось. Пережидая самолетный гул, осовевший от жары официант обмахивался у их столика засаленным блокнотом.