Олег Дриманович - Солнцедар

Стрельнул шуруп; вжикнув рядом с ухом, клюнул стену. Дверь провалилась в темь, и шерстяной лейтенант с недоуменно-звероватыми маслинами глаз застыл, как вкопанный. Никита вжался в угол, бросив попытки вытащить ногу; смывная цепь легла косицей на грудь. А лейтенант весь как-то обмяк, напружиненные к рывку ноги досадливо расхлипли: узнал его, и сам был не рад. Белки, отороченные кавказской хвоей ресниц, рябились от частого смаргивания. Отвести душу летел, а тут… Ладно сопляк — командирский сопляк.

— Эй, ара, чё случилось? — подался через порог, сочувственно и немного насмешливо кивнул на унитаз с воткнутой ногой. — Э-э-э, такой большой в такую маленькую… Вряд ли пролезешь. Попал, ара, да?

Минут пять Никита сидел за ширмой, решал — вернуться, нет? Предательский стояк, словно поняв, что своё дело сделал, смилостивился. Эти трое разменяли смешки на чавканье воды — выгружались из ванн, шлёпая к грязевым корытам.

Он влез в шорты, майку кинул на плечо, пошёл оттуда.

— Давайте, делайте своё грязное дело, — пыхтел удовлетворённо Позгалёв.

— Куда с подводной лодки?! — засёк Никиту Алик.

— Гордый, обиделся… а вы тоже лбы — ржать… парень молодой, дело живое. Эй, они ж пошутили! — оправдывалась за лбов главная ванщица.

Кажется, «гигант» кричал Ян, не Алик. Или Алик? Нет, Алик — что-то о простатите. Без разницы, такой комплимент.

К их солдафонскому юмору, зудящей манере беспрестанно подначивать Никита за эти дни привык, как привыкаешь к переперченому. Ходить там, трясти, что в бане — этого меньше всего хотелось. «Привык», конечно, не точное слово — обманул себя мыслью: так, наверное, надо в настоящих мужских компаниях: в голову не брать, мимо ушей пропускать, если уж случилась внутричерепная протечка — виду не подавать, растить мозоль непрошибаемости. Военные, независимо от чина и звания, всегда напоминали Никите перезрелых пацанов. Школярские поддёвки, сальные шуточки… Позадирать, распустить перья — только дай. Сколько раз наблюдал: больше двух собираются — и пошли пыжиться. Вечное самоутверждение, от рядового до генерала. Недоросли-переростки, хорохористость — вторая натура; своё я давно похоронено, забыто, нормальной человеческой речи не дождёшься — выхолощена парадной мужественностью. Даже у Позгалёва, если разобраться, сплошные бравурные марши с литаврами. Только и могут — членами мериться. Все подначки отсюда; какая б ни была мужская компания, но вояки здесь всех переплюнули. Спасибо всё-таки отцу, что отмазал от армии.

У входа в корпус имелась обязательная непроницаемая для солнца беседка. На траве в горбатой тени уазика шевелилось хвостато-занозистое одеяло из воробьёв: клевали дружно каких-то букашек. Никита присел было, решив дождаться подводников здесь. Потом передумал: чего рассиживать, обратно — самое большее полчаса ходу, сам доберусь.

Сразу перед мостом через реку Мацестинку в лесистое взгорье уходила широкая, с машинной колеёй грунтовка. Главный асфальт тёк дальше, к прибрежному шоссе, а эта дорога упрямо смотрела в высокую колхидскую чащобу. После духоты солнцепека и сковородочного жара асфальта — облегчающая прохлада леса. Грунтовка забирала в кручу просторно, не сдавалась, как ни щемили её настырные ветви. Вероятно, там, наверху, спряталась жизнь: колея хорошо наезженная. Слева, невидимая за плотняком зарослей, шумела речка — то ли хвастала дарованной с неба силой, то ли жаловалась на это небо, взорвавшее её сонный бег, заставившее ленивую шевелиться, ворочаться. Деревья вокруг по большей части были Никите неведомы. Платан, акация, сосна, дуб — с этим он справился легко. Остальное — из факультативных уроков ботаники, которые он, видимо, прогулял в школе: пышное, мшистое, доисторическое — обнимало дорогу двумя сходящимися в небе гобеленами сложного лиственного разнобоя. Минут через пять ходьбы в зелёных потемках несуразно мелькнул берестяной ствол. Следом настоящая берёзовая семейка вышла к обочине. На фоне буйного тропического разгула скромницы выглядели довольно нелепо, но, шелестя листочками, словно убеждали — русский лес бывает и таким: фантастичным, разным, хоть и птицы здесь через одну иностранки, орущие гортанными голосами. И тут вдруг слева, в зелёной стене — долгая брешь, синий прогал с одиноким облачком. Похоже, ковёр, что ближе к воде, не вынеся своей тяжести, рухнул, утащив заодно хороший кусок грунтовки. Никита подошёл поближе к рваному краю дороги. Из провала торчали верхи деревьев, а ниже, если перегнуться и посмотреть, — стволы с корневищами полоскались в пенном крутящемся хороводе. Шершавый изумрудный язык жадно тянулся к вспухшей реке, местами перекрывая русло, вынуждая воду, шарахаясь бурунами от голых щупальцев-кореньев, каруселить в обход.