Доминик Татарка - Республика попов

А металлический голос в то время орал с наивозможной проникновенностью о неодолимых чарах родной земли. «Словацкий народ, в силу своей глубокой религиозности, привитой ему сыворотки христианства, как никакой другой народ в мире иммунен против большевистской заразы. Правда, и у нас, на нашей родине у подножия Татр нашлось несколько поднатасканных, натравленных бунтовщиков, коммунистов. Однако даже эта горстка людей, — гремел голос, — не осталась бесчувственной к сладким чарам родной земли. Несколько этих профессиональных разрушителей вернулось недавно из Москвы, из этого, знаете ли, „красного рая“. Там их специально обучили террору и отправили к нам с рюкзаками фальшивых денег, до зубов вооруженных иностранным оружием…»

— Франё, тебя эта трескотня довела до столбняка? — тряс Томаш Лашута. — Скажи, Дарина пришла?

— Все пропало, Томаш! — выдохнул Лашут. — Оставь меня. Моя мысль не была гениальной.

— Какая мысль?

— Ты послушай, Томаш, что еще скажут про евреев…

«…Но вот эти фанатики, эти агенты красного Интернационала ступили на родную землю. Братья-гардисты, они вдохнули своими отравленными легкими наш воздух, воздух мира и порядка — и без единого выстрела, без каких-либо попыток совершить хоть одно кровавое дело, они поддались сладостным чарам родной Словакии, нашего жизненного пространства, и без боя сдались органам государственной безопасности. А ведь это были платные агенты, которым привили ненависть ко всему святому, всему словацкому. Так сломились они. А другие большевики, которые остались дома на расплод, почти все проходят курс лечения от красной лихорадки в санаториях Илавы и Леопольдова [16] Илава — местечко в южной Словакии; там находилась крупнейшая тюрьма для политических заключенных, противников клерофашистского режима, прежде всего — коммунистов; в Леопольдове — концентрационный лагерь. . Говорю вам — мы уже очистили свою страну, как того требует от нас история и достойный мужей германско-словацкий союз. У нас коммунистов больше нет! В здоровой словацкой атмосфере этих воронов охватил смертельный страх. Братья-гардисты, они наделали в штаны! Братья-гардисты, пусть не только глаза, но и уши ваши будут на страже! — (Крики „Урра! На страж!“) — Братья-гардисты, слушайте, о чем шепчутся вокруг. Распознавать тайных вредителей — ваша задача! Бросьте им вызов, скажите: выходите на свет! Сто стрел в ваши черные души, выходите на свет, если вы не бабы! Выходите же! Где вы? Я вас спрашиваю, большевики, жалкие агенты, бессильные разрушители, вас я спрашиваю, ночные совы, змеи: где вы? Скажите же, где вы, коммунисты?» — грохотал металлический голос.

Однако про евреев ничего более не услыхал Лашут.

Евангелическая церковь дрожала от приглушенного пения — верующие закрыли и окна и двери. Лишь к концу богослужения из церкви в полную силу зазвучала воинственная песня. Гремящий голос из репродуктора, взрывающиеся выкрики «Ура», «На страж!», сшибался здесь, на холме, с гуситским хоралом «Аще кто есть божий воин». Протестанты в церкви вспомнили, что они потомки гуситов, так могли ли они стерпеть, чтоб их голос заглушили медные трубы? Кто-то распахнул все окна и двери, и мощно гремел старинный хорал, голоса в церкви гудели, как над полем битвы. Лашут утирал капли пота на лбу — так било все это его по голове: с одной стороны — угрозы, с другой — боевой гимн…

— Не поедем мы сегодня в Теплицы, — с безнадежностью в голосе заявил Лашут.

— Да, чтоб не забыть, Франё. Я должен от себя и от имени своего дяди пригласить тебя на похороны, — сказал Томаш.

— На похороны? Себя самого, что ли, хоронить? С чего тебе взбрели на ум похороны? — будто спросонья бормотал Лашут.

— Умер человек.

— Как умер? Так же, как я?

— В больнице умерла моя… подруга, Паулинка Гусаричка.

— Странно.

Им приходилось кричать, чтоб быть услышанными в этом шуме. Наконец угомонились репродукторы. Отзвучал и хорал. Из дверей церкви хлынули молившиеся. Протестанты были одеты празднично, но шли строгие, молчаливые. От солидных глав семейств до детишек, каждый нес под мышкой толстый сборник песнопений. Лашут следил глазами за этим потоком воинственно-хмурых протестантов. Вдруг он воскликнул:

— Смотри, еврей! Ах я несчастный! Он случайно попал, или тоже крестился, как думаешь? — настойчиво вопрошал он себя и друга.

— Крещеный или нет, вот в чем вопрос, — засмеялся Лашутовой озабоченности Томаш да тут же и осекся.