Доминик Татарка - Республика попов

Обернувшись, увидел — где-то горит костер. Пошел на огонек. Остаток ночи провел с пастухами, подбрасывая хворост в пламя. Просидел до восхода солнца, как заяц в борозде, — едва глаза сомкнул. Рассвело в душе, и стало легко. Все звенело, звенело в душе: лето в разгаре, травы цветут…

Дома он тщательно оделся. Очень старался привести себя в порядок, выглядеть покрасивее. Ранним утром купался в Ваге, плыл по течению возле Хумца. Что-то поделывает Килиан со своим «близненочком»? Пускал по воде плоские камешки, как мальчик, считал, сколько раз подпрыгнет. У лета в разгаре есть своя меланхолия. Яблони, рожь, терновник на склонах — все торопится созреть. А что зреет в нем? К полудню он сделал вывод: мне легко, потому что я не раздваивался. Я мыслил так же беспорядочно, как и жил.

В час дня гимназия зажужжала единой патриотической молитвой, а потом взорвалась гомоном особенно веселым: была суббота.

Ах, смотрите! Причесанный, свеженький, как огурчик, стоит перед гимназией Менкина — ждет. Учителя не видят его — это неважно, зато гимназисты здороваются с ним, узнают. Ласковым щеночком завертелся перед ним Янко Лучан. Заговорил:

— Пан учитель, как жалко, что вы больше не у нас! С вами нам весело было учиться…

Но Менкина уже раскланивается с кем-то: по лестнице спускается, подходит к нему Дарина. Только головой кивнула в ответ на приветствие, не остановилась даже — торопится к поезду с потоком иногородних гимназистов. Сердится на Томаша. И мать очень плоха.

Долгие годы страдала супруга священника ревматизмом. Долгие годы терпеливо сносила страдания, но под конец боли стали непереносимыми. Сделайте же что-нибудь, режьте меня, колите, не могу больше! — так кричала она, потому что к ломоте в суставах прибавились рези и жгучие боли в животе, с каждым днем он вспухал все больше и больше. Врачи согласились на операцию. Но едва вскрыли — увидели, что несчастную долгие годы разъедал рак: все внутри была сплошная опухоль. Близок конец, конец ужасных мучений. Потому так спешит Дарина, потому она так неприступна.

А Томаш не знает об этом. Просит Дарину извинить ему грубость, обиду. Но она не остановится, слова не вымолвит, даже не взглянет в его сторону. Трудно бывает объяснить, почему человек вел себя неподобающим образом, но еще труднее сделать это на ходу, когда к тому же вас то и дело толкают прохожие. Менкина совсем сбился, поспешая за Дариной. Так добрались они до вокзала и на перрон вышли. Вот уж и поезд подошел, а Томаш даже того не добился, чтобы Дарина остановилась, в глаза ему посмотрела.

Дарина поднялась по ступенькам, скрылась в вагоне. Тронулся поезд, беря разбег, а Томаш стоит, как вкопанный. Только сейчас выглянула Дарина из окна. Он взбросил к ней руки — остановись! Дарина помахала ему — кажется, улыбнулась!

Томаш вскочил на ходу, схватился за железные поручни. Дарину нашел в небольшом купе второго класса.

Все было, как год назад. Тогда их обоих сорвало с места силой обстоятельств. Теперь — тоже. И Дарине не могло не вспомниться, что было год назад, когда они с Томашем так неожиданно сорвались в Тураны, к ней домой. В тот день Эдит вернулась из Братиславы, ей предстояло выйти замуж за Лашута… Дарина разом стирает все, что было меж ними дурного: обе руки ему подает. Он жарко целует обе по очереди и больше не выпускает. Держась за руки, пристально оглядывают они друг друга. У Томаша ссадины на лбу и носу, он очень исхудал, на похудевшем лице до последней минуты лежало злобное выражение — так бы и рвал зубами! Да и как ему было не беситься! Теперь Дарина все понимает. Высоко ходит грудь ее под белой блузкой. Сладкое что-то собирается во рту, в мыслях у Томаша. Дарина стала полнее, мудрее. В глазах, на губах у нее — несказанная нежность. Умиленная от сочувствия к самой себе: у-у, как глядит на меня, голодным волком глядит на меня исподлобья, а я изволь все понимать… Но ты женщина и должна понимать все. Дойдя до такой мысли, Дарина села прямее, будто поправилась в седле. Вдохновение разом подхватывает обоих, каждый из них вдохновляет другого, погружается в душу другого и купается, нежится в ней.

Поезд громыхнул над Вагом, с моста влетел в туннель. Томаш, как рыба, раскрывает рот — беззвучно скандирует: «Дарина, Дарина, Дарина». Целует ей руки, кладет на колени ей голову. Она на летучий миг касается грудью его, в волосы целует. И прежде, чем свету дневному ослепить их, берет его голову в свои ладони, приподымает. Но и тогда, когда ударил свет, не открыли они глаз. Погруженные теперь в себя, в собственную темноту, пристально, чувством оглядывают друг друга, как раньше — зрением. Сейчас они стали близки. И когда нырнули в следующий туннель, Дарина промолвила: