Доминик Татарка - Республика попов

— Томаш…

С удивительной тонкостью чувства дала она этим понять, чтоб он не склонялся к ней больше, руки бы не целовал. Такое бывает однажды в жизни, а туннелей — сколько угодно.

Вот и Врутки. Здесь год назад оторвали их друг от друга. Это было их прошлое. Они даже не двинулись к двери. Ждали только — скорее бы поезд тронулся дальше, оставил все это позади. Дарина сказала:

— Томаш, я даже не представляю, что будет с нами.

Это прозвучало из самой души ее, печально-задумчиво. Нет, все-таки Томаш прав. Что ж, так ее воспитали: порядочная девушка должна взвесить все обстоятельства, прежде чем обещаться мужчине…

— Ну да ладно, Томаш, ладно, — добавила Дарина смело, решительно. — Терзаться не будем. Честное слово, я не рассчитываю чувства, как порядливая хозяюшка, — без всякого упрека говорит она. — Время теперь такое… Многие живут сегодняшним днем. К этому тоже нужна ведь привычка. Знаешь, у нас служит одна женщина, я от нее переняла.

Обоим вдруг страшно захотелось узнать, как жили они все это время, что испытали с тех пор, как их разлучили. А поезд приближался к Туранам. Заботы и опасения охватили Дарину.

— Еще расскажи мне, пока мы вдвоем…

— Нет, ты расскажи, как ты с тех пор…

— Что же тебе еще рассказать? — спешила Дарина. Кто услышал бы их, подумал бы, они расстаются. — Трудно мне было. Но ничего. Было бы еще труднее, если б не Паулинка Гусаричка.

— Что? Паулинка Гусаричка?

— Она у мамы сиделкой, очень хорошо за ней ухаживает, как за родной матерью, — торопилась Дарина заслонить словами имя, выскользнувшее невзначай. — Мы уже не собираемся как прежде — ни в учительской, ни у Ахинки, вижусь я только с Франё Лашутом.

— С кем?

— Да с Франё. Не знаешь? Он, как и ты, был арестован. Но появился раньше тебя. Зашел ко мне в гимназию. Наверно, ты слыхал, он теперь торгует вразнос. Довольно часто к нам на фару приходит, книги предлагает. Папа считает своей обязанностью всякий раз купить у него что-нибудь. Бедняга! Он ведь этим только и кормится.

— Не нравится мне этот Лашут. Не верю я ему. И ты будь с ним осторожнее, — быстро проговорил Томаш. Он хотел говорить совсем о другом, но Дарина настаивала: скажи да скажи.

Томаш рассказал ей обо всем, что случилось с ним, когда он вышел из тюрьмы. Облек словами свое подозрение и сам на себя рассердился, зачем не предупредил хотя бы Лычкову мать.

Пока они вели разговор не о том, о чем бы хотели, поезд подошел к Туранам. Тогда Дарина сказала:

— Я думаю, Томаш, тебе бы лучше вернуться сейчас. После мы все друг другу доскажем…

— Когда же «после»? Все после да после…

Для Дарины «после» означало — когда отмучается мать. Спохватившись, стала объяснять, что матери очень плохо, и она не сможет отойти от нее ни на шаг.

— Ну хорошо, пусть будет «после», — согласился Томаш. — У нас с тобой все так — на потом откладывается. А это может означать и год — как теперь было.

Дарина вздохнула, подумала.

— Если б от меня зависело! Ну, проводи меня до фары. Пойдем. — И за руку потянула.

И еще шли вместе, и каждый думал: как же мы теперь будем? Так до самой фары добрались. Постояли молча — не могли оторваться. А Дарину уже с нетерпением ждала на пороге Паулинка Гусаричка.

— Томаш, подожди меня. Или пойдем, в саду подождешь.

Менкина послушался. Садик был убран так же тщательно, как сама Дарина. А в доме, за открытыми окнами, чувствовалась необычайная тишина. Томаш понял, что очень плохи дела Дарининой матери.

Дарина взглядом спросила Паулинку: ну, как? Та лишь плечами пожала, вздохнула; этим она сказала Дарине, что мать еще мучается, и скорей бы уж это кончалось… Сурово, строптиво Паулинка заявила:

— Дарина, я должна уходить. Вернусь, может, ночью, может, утром…

Неопределенная пауза после этих скупых слов могла означать, что она, может статься, и вовсе не вернется. Паулинка повернулась и побежала через коридор к себе в комнату.

Дарина сделала нерешительный жест, будто хотела удержать ее, да сейчас же спохватилась. В доме царила строгая тишина, и в ней, в этой давящей тишине, умирающая невольно внушала всем мысли о смерти. Дарина уже привыкла, она не спрашивала у Паулинки, куда и зачем ей надо идти. В голове все время присутствовала мысль, что мать умирает, и еще много забот одолевало Дарину, однако какая-то мелочь, связанная с Паулинкой, сумела задеть ее. Строптивый тон Паулинки как бы говорил: виновата ли я, что твоя мать умирает?

Дарина первым долгом побежала не к матери — к Паулинке. Лишь в комнате у сиделки ей сразу бросилось в глаза то, о чем она не могла догадаться в этих исключительных обстоятельствах: Паулинка уходит к мужу! Сиделка торопливо обувала башмаки, будто собиралась на экскурсию в горы. На кровати лежала приготовленная сумка, она была набита до отказа, из нее торчали газеты. Торопливость ли, злость или пламя в глазах и в лице Паулинки — все явственно говорило одной женщине о другой: она идет к любимому. Последует за ним. Тут не в счет препятствия, бесполезны отговорки. Дарина только заметила скромно, даже робко: