Анатолий Луцков - Однажды в Африке…

Через полчаса Комлев уже стоял на балконе своего номера и с немного опасливой вопросительностью глядел на ночные огни города, где ему теперь предстояло находиться долгое время. А узнал он о его существовании не так уж давно, случайно услышав по радио сообщение о том, что в этом городе происходило нечто, уж никак не создающее ему рекламы. С улицы тянуло тепловатой сыростью, разогретым камнем и целым букетом незнакомых запахов. Даже запах выхлопных газов здесь чем-то отличался.

Гостиница его называлась «Стэнли» в честь того самого Генри Мортона Стэнли, которого одни называют знаменитым путешественником, другие, особенно на родине Комлева, пособником колонизаторов. Комлев считал, что в нем, видимо, было и от того, и от другого. Эта гостиница была построена еще в колониальные времена, в ней, как он узнал, останавливались гости в основном из неафриканских стран, и порядки в гостинице до сих пор сохранялись английские. В семь тридцать, например, в номер вносили поднос с крепким чаем и горячим молоком, а в девять всем обязательно подавали английский завтрак: яичницу с ветчиной, овсянку и апельсиновое варенье к гренкам и кофе в конце. Позавтракав таким образом по-английски, Комлев сразу же отправился по делам. Было еще не жарко, уличные подметальщики лениво шаркали метлами из каких-то странных колючих прутьев, а с ними вяло переругивались лежащие на циновках прокаженные, на которых не хотелось, но почему-то тянуло смотреть. Они, видимо, еще с ночи занимали наиболее выгодные места для сбора подаяний. Пахло чем-то сладковато-пряным, странные голоса птиц с безмятежной старательностью выпевали свои утренние обязательные номера. Шум машин на улицах их пока не заглушал.

К вечеру Комлев закончил намеченные на этот день дела и в сибаритском бездействии валялся, после принятия душа, на гостиничной кровати с москитной сеткой, которая поднималась на день и укладывалась на верх деревянного каркаса. Ноги Комлева гудели от долгого хождения. Он нашел, что Лилонгве довольно велик и что общественного транспорта здесь недостает. Сам город вызывающе подчеркивал, что создан для тех, кто пользуется автомобилями, и ясно давал понять, что пешеходы в нем неуместны. Впрочем, плата за такси была не так уж велика, к тому же можно было и поторговаться, чего Комлев никогда не умел делать.

Он узнал, что название местной денежной единицы «пондо» происходит от английского «паунд», то есть фунт, и один американский доллар сейчас равен двадцати этих самых пондо, на которых красовались представители здешней фауны, а на самых крупных бумажках — страшноватые портреты традиционных вождей.

Сначала он посетил «Стэндард Бэнк» и имел короткую беседу с самим господином Маньози, черным управляющим, который быстро его спровадил к своему заместителю Фергюссону, видимо, ведавшему здесь всеми делами. Комлев представил ему все свои документы, а также бумаги, которыми снабдил его Вьюнов и первоначальная, почти враждебная, недоверчивость англичанина была как-то преодолена. Комлев выслушал его речь, нашпигованную малопонятной терминологией, но заключительные слова финансиста были для него как разрешительный сигнал у входа в узкость на реке, дающий капитану знать, что вход свободен.

— На счет компании Интертранс, — стараясь теперь казаться любезным, сказал мистер Фергюссон, — переведена из вашей страны весьма значительная сумма, которую мы не имеем права называть. Вам, мистер Комлев, будет открыт отдельный счет, на который будет вам ежемесячно переводиться пятнадцать тысяч пондо. Завтра вы получите чековую книжку и можете уже снимать деньги со счета.

Комлев о чековых книжках читал только в литературе и никогда не помышлял, что когда-нибудь с ними соприкоснется в своей жизни.

Но Фергюссон вдруг холодно блеснул на Комлева стеклами очков и некоторым неудовольствием добавил:

— Нам сообщили, что должна приехать группа специалистов из вашей страны, чтобы сразу приступить к работе. Все нужные бумаги уже подписаны. А пока мы видим вас только в единственном числе. Это, конечно, лучше, чем никто, но…

— Неожиданно заболел старший в группе, и пока не нашли ему замену, — нашелся Комлев и, вывернувшись таким образом, внутренне поморщился от необходимости врать в первый день приезда в чужую страну. А сам подумал с хмурым неудовольствием: «Вьюнов, мерзавец, не назвал мне ни одной фамилии из этой группы. Сколько хоть в ней человек, если спросят?»