Мария Дуэньяс - Нити судьбы

Так прошли для Бейгбедера его первые месяцы в Мадриде: он с головой погрузился в свои обязанности и в то же время все больше отдалялся от реальной политической власти, становясь чужим среди своих. Чтобы не впасть в уныние в эти нелегкие времена, он согревал душу воспоминаниями о любимом Марокко. Он так ностальгировал по оставленному в прошлом миру, что на его столе в кабинете министерства всегда лежал раскрытый Коран, строки из которого он время от времени читал вслух по-арабски, ошарашивая всех, кто в этот момент находился рядом. В официальной резиденции во дворце Виана у Бейгбедера был целый гардероб марокканской одежды, и, возвращаясь вечером со службы, он снимал скучную серую тройку и облачался в бархатную джеллабу. Он даже ел руками, по мавританскому обычаю, и не уставал повторять, что испанцы и марокканцы — братья. Когда, закончив свои бесчисленные дела, он наконец оставался один, за грохотом переполненных трамваев, проходивших по грязным улицам, ему слышались звуки мавританской гайты или бендира. А по утрам, когда в воздухе витал запах канализационных стоков, его воображение воскрешало аромат цветов апельсина, жасмина и мяты и он представлял, будто идет по улочкам медины Тетуана, где над головой переплетались дававшие тень вьющиеся растения и слышалось журчание воды в фонтанах.

Ностальгия была для него спасательным кругом, как для утопающего во время бури, но рядом всегда находился Серрано, чьи язвительные замечания заставляли его спускаться на землю.

— Ради Бога, Бейгбедер, перестаньте наконец говорить, что мы, испанцы, — те же мавры. Разве я, по-вашему, похож на мавра? Разве Каудильо похож? Так что хватит, черт возьми, изо дня в день повторять глупости, я уже сыт ими по горло.

Это были трудные дни и для Бейгбедера, и для Розалинды. Несмотря на ее упорные попытки снискать расположение посла Питерсона, ей так и не удалось в этом преуспеть за несколько последующих месяцев. Единственное, что она получила в конце года от своих соотечественников, — это приглашение вместе с сыном на рождественский детский праздник в посольстве. Резкий поворот произошел в мае 1940 года, когда Черчилль был назначен премьер-министром и решил сменить дипломатического представителя в Испании. С того момента ситуация изменилась — радикальным образом и для всех.

Сэр Самюэль Хоар, чрезвычайный и полномочный посол Великобритании, прибыл в Мадрид в конце мая 1940 года. Он никогда прежде не бывал в этой стране, не говорил на испанском языке, не питал особой симпатии к Франко и его режиму, но Черчилль счел его наиболее достойной для этой должности кандидатурой: Испания могла оказаться ключевой фигурой в европейской войне, и там требовался искусный дипломат, непреклонно отстаивающий британские интересы. Британцам было важно, чтобы испанское правительство придерживалось нейтралитета, не предъявляло претензий на Гибралтар и не допускало немцев в порты с выходом в Атлантику. Чтобы заставить голодную Испанию считаться со своими интересами, Великобритания использовала рычаги международной торговли, ограничивая поставки нефти и придерживаясь политики кнута и пряника. Однако по мере продвижения немецких войск в глубь Европы, этих мер оказалось недостаточно: возникла необходимость активно действовать изнутри, из самого Мадрида. С данной целью был направлен в испанскую столицу этот маленький и внешне ничем не примечательный человек: сэр Сэм — для ближайшего окружения, дон Самюэль — для немногих друзей, которых он приобрел в Испании.

Хоар без особого восторга принял свое назначение в эту совершенно ему неизвестную экзотическую и опустошенную войной страну, где у него не было ни одного знакомого. Он прекрасно знал, что не стоит надеяться на теплый прием, поскольку правительство Франко не скрывало своей антибританской настроенности, в чем ему пришлось убедиться в первый же день своего приезда — фалангисты встретили его у дверей посольства манифестацией с криками «Испанский Гибралтар!».

После вручения верительных грамот генералиссимусу для Хоара начался период тяжелых испытаний, которым ему предстояло противостоять на протяжении четырех лет. Он не раз пожалел, что согласился на эту должность: ему пришлось работать в атмосфере такой враждебности, с какой прежде не приходилось сталкиваться. Фалангисты не прекращали свои воинственные акции перед посольством — забрасывали окна камнями, срывали флажки с официальных автомобилей и оскорбляли сотрудников дипломатического представительства при абсолютном бездействии испанских властей. В прессе была развернута агрессивная кампания против Великобритании, которой вменяли в вину разразившийся в Испании голод. Британцы вызывали симпатию лишь у горстки монархистов-консерваторов, ностальгировавших по королеве Виктории Эухении, но не имевших никакого веса в политической жизни.