Владимир Топилин - Хозяин Спиртоносной тропы

— Теперь можете вставать, тут мелко.

Она отстранилась, даже не посмотрев на него, шатаясь, пошла из воды. Он, задержавшись еще на какое-то мгновение, поплыл к своему берегу. Рядом с ним Кузька, раскрасневшись, спрашивал прямо и настойчиво:

— Че, ты ее там щупал?

— Нет, — смутился Вениамин.

— А че тогда за титьки хватал? — с улыбкой прищурил глаза следователь.

— Случайно получилось.

— Ври мне еще! У меня что, глаза на затылке? — И с удивлением: — Дивно как-то! Нинка девка видная, парни к ней, а она ни к кому. А тут дозволилась, чтобы ты ее на глазах у всех тискал.

— Да не тискал я ее. Плавать учил.

— Ну-ну, — с иронией покачал головой Кузька. — Посмотрим, кабы через год купальщица не разродилась.

— Ох, и балбес ты еще, Кузька! — шутливо хлопнув проводника ладошкой по затылку, засмеялся Вениамин. — Вроде как по старательскому делу уже ученый, а на самом деле — ребенок.

— Ишь ты, ребенок, — нисколько не обижаясь, усмехнулся Кузя. — Ладно уж, надо домой собираться. Верно, мамка с работ вернулась, надо на глаза показаться. Еще надо подумать, как деда Мирона домой доставить.

На противоположном, бабьем берегу среди девчат также витало любопытство:

— Что у вас там было? Он к тебе приставал? Он тебя не обидел? Ты сама так захотела? — суетливо порхая возле Нины, как ласточки над кошкой, спрашивали подруги.

— Ничего не было. Никто не приставал. Не обижал. Ногу судорогой свело, помог до берега добраться, — нашла что ответить Нина и на этом замолчала. Сама же еще и еще раз переживала волнующую близость.

Костя и Кузька сходили домой, запрягли коня в двуколку, пригнали на Разрез, кое-как загрузили деда Мирона в тарантас, перевезли домой. Дыб-нога пел песни о старательской судьбе, орал, что знает, где лежат еще два, нет, три самородка по пуду каждый. Но когда увидел свою супругу, расчувствовался, стал икать, плакать от любви к единственно верной жене. В итоге прощенный до завтрашнего утра, поддерживаемый Веней и Костей под мышки, благополучно добрался до кровати и тут же уснул. Стюра, как и обещала, ночевала под елкой.

Вернувшись домой, Кузька первым делом загремел крышками чугунков: страшно хотелось есть, но, как на беду, задержавшись на работах, мать не успела приготовить ужин. В таких случаях Анна Константиновна наказывала соседке Валентине, чтобы та кормила сына. Но, как назло, и ее не было дома, только Катя, будто ожидая их, бегала из дома на улицу и обратно. Кузя хотел идти к ней, но вспомнил, что поссорились, сел на чурку возле дома. Голодный, косился на окна Рябовых: оттуда так вкусно пахло борщом и кашей, что в животе у Кузи будто прогоняли по грохотам золотоносный песок.

Веня и Костя распаковали походные короба, достали продукты, хотели растопить летнюю печь на улице. Когда принесли из дровенника березовые поленья, на крыльцо вышла Катя. Подперев бока, склонив голову, будто осуждая, спросила:

— И что вы там расселись? Я уже тут давным-давно все приготовила, вас жду.

Инженерам и Кузе не надо долго объяснять, к чему был сказан призыв: голод — что шатун без берлоги. Внимательно посматривая на свою спасительницу, ждали команды, которая не замедлила долететь до их ушей:

— Идите, помогайте нести. А то я сама чугунок не дай Бог уроню.

Веня и Костя поспешили на ее призыв, исчезли в избе Рябовых. Через короткий срок вышли на улицу с двумя чугунками, полными вкусных, наваристых щей и каши. Катя сзади несла молоко и полкраюхи ржаного хлеба. Кузя уже успел вынести из своей избы чашки, кружки и ложки, сидел за столом. Она улыбнулась, но виду не подала. Вела себя так, будто его тут не было: ссориться — так до конца!

Инженеры поставили чугунки, сели за стол. Катя налила им в чашки борщ. Кузьке в последнюю очередь. Тот разозлился, но промолчал: голод был сильнее обиды. Инженеры ели с наслаждением, то и дело нахваливая Катю за умение готовить пищу. Даже молчаливый Костя, скупой на любые слова, в эту минуту был в ударе:

— Катя, ты просто молодчинка! И как ты так умеешь варить? Вот бы мою жену так научить!

— Твою жену как учить? За нее домохозяйка готовит, как ее к этому делу привязать? — усмехнулся Вениамин. — Тут уж, брат ты мой, так: коли сама не захочет, потом вряд ли заставишь. А вот Катя действительно изумительно варит! Очень, скажу я вам, сударыня, вы кому-то хорошей женой будете!

Сказал не подумавши, просто так, от души. Однако на Катю это произвело сильное впечатление. Покраснев до кончиков ушей, она искоса посмотрела на Кузю. Тот от злости едва не перекусил деревянную ложку. Катя опустила взгляд, стараясь скрыть намокшие от внезапно набежавших слезинок глаза, суетливо предложила каши, налила молока. Костя заметил перемену, но не подал вида. А Веня между тем продолжал: