Владимир Топилин - Хозяин Спиртоносной тропы

Егор заметил его, когда до него оставалось около двадцати метров. Стараясь как можно тише взвести курок, стал поднимать с колен ружье, но черно-белый в яблоках конь услышал щелчок. Тут же остановившись, навострил уши, вытянул морду в его сторону, недовольно, предупреждающе заржал. Васька хотел повернуть мерина обратно, но Егор оказался проворнее. Выскочив из-за камня с ружьем в руках, закричал:

— Как только развернешь коня, тебя сразу убьют!

Его слова успели долететь до Акимова. Не вытаскивая из чехла у ног винтовку, он нервно осмотрелся, увидел направленные на него стволы, сразу все понял. Вмиг переменившись, опустил косматую голову, с шумом выдохнул, легко соскочил на землю.

— Толька без дури, далеко не убежишь! — предупредил его подоспевший «прокурор», забирая коня под уздцы.

— Куда уж тут супротив вас? Пуля и то не пролетит, — понуро ответил Васька, косо посматривая на Егора. — Ты что же, с ними заодно? Или за золото маешься?

— Какое там с ними? Ты же знаешь, что всегда сам по себе. И за золото не покупаюсь: сегодня его нет — завтра воз. А что с «Черной оспой» в упряжке, так тебя легче поймать, — угрюмо проговорил Егор, указывая место подле себя. — Подходи ближе, поговорим покуда.

— Прежде давай руки, чтобы не удрал! — приказал «прокурор», связывая за спиной Васькины запястья. — А то потом опять тебя два года искать?

— Не вяжи, никуда не побежит, — отстранил Егор, и тот нехотя послушался.

— Плохи мои дела? — с неподдельной тоской в голосе спросил Васька у Егора.

— Хуже некуда. Коли бы ихнего Ивана, — кивнул головой в сторону «прокурора», — два года назад не убил, со мной можно было-бы договориться.

— И ты простил бы меня?

— Может, и простил бы. А так, зачем было меня стрелять? Мог бы прийти, поговорили по душам. Глядишь — до чего-нибудь дотолковались.

— Да нет, друга. Не дотолковались бы. Слишком все запутано. Ты бы место чужакам под солнцем не дал. А я доселе с чужаками в одном стойле.

— Вот как? Что за люди такие? Много разных разбойников было в тайге, объясни, каким ветром надуло, — доставая трубочку, забивая ее табаком, удивился Егор.

— Долго объяснять.

— Ты куда-то торопишься?

— Куда мне? Уже приехал, дальше некуда.

— Курить-то будешь? — как в старые, добрые времена предложил Егор.

— Очего же с тобой не покурить? — вздохнул Васька. — Мне ить с тобой делить нечего, ты всегда мне последний сухарь отдавал.

— Было дело. А ты мне пулю под ребро за это.

— Грешен, каюсь. Да только в этом моей вины половина. Заказали тебя чужаки. Кабы не я стрелял, другие бы убили.

— Другие — это кто?

— А вот те двое, к кому ты в Кандальном ключе подходил. Эти парни тоже по твою душу пришли в тайгу, но только от другого хозяина. Кабы не я, тебя еще весной под колодину бы запихали.

— Смотри-ка! Ты вроде как благодетель мой. Отчего такая перемена? В прошлом году стрелял, а в этом защищаешь? — удивился Егор, посмотрев на «прокурора». — Или я чего-то недопонимаю?

— Все правильно говоришь. Много тут путаного, — вдохнув дым из трубки, покачал головой Васька. — Чужаки эти из-за моря. Но в тайге тут хотят большие дела открыть. А ты им не даешь.

— Как ты с ними познался?

— Не без участия женского пола. Ты же знаешь, после того как мы с тобой последний год спиртом торговали, я свое дело в Красноярске открыл по закупу мяса и зерна. Поднялся до таких вершин, что мало кому приснится. Свой ямской двор организовал на сто лошадей. Потом подкопил капитал: паровой пароходик купил, стал зерно вниз по Енисею плавить. Тогда и вовсе разбогател: почитай, кажон день кабаки да девки, да на тройках по ночному городу! — С восторгом выдохнул: — Было дело! Однако кураж подвел.

После Рождества в самый раз дело было. Ехал однажды в розвальнях по набережной, а там какие-то мужики с дамочки шубу соболью снимают. Та пищит, на помощь зовет, а рядом никого нет. Мы, значит, на помощь бросились с кучером Еремеем. Отбили ее, стали в чувство приводить. Она вроде как в беспамятстве упала на снег. Подняли, в сани положили. Она вся при параде: шапка песцовая, шуба соболья. На пальцах кольца да браслеты, сережки золотые. А сама — что картина писаная! Как пришла в себя, смотрит испуганными, как у кабарги, глазенками. Личико маленькое, худющее, губки словно из воска слеплены. Подбородок остренький, на щечках ямочки.

Засмотрелся я на нее, что-то екнуло под лопаткой. Привезли мы ее с Еремеем на дом, сначала во флигель завели с заднего хода, чтобы жена да дети не видели. Стали чаем отпаивать. Она как шубу сняла-тут я вовсе, как сохатый, застонал. Фигура, как у серны, грудь — будто медом налита. В общем, случился со мной полный кавардак. Познакомились. Она представилась Лией, сказала, что дочь богатого золотопромышленника Мильштейна, еврейка. Ее слова у меня подозрения не вызвали, потому как такая фамилия в Красноярске у всех на слуху. Я сразу постарался ее расположить к себе, вижу, и она не противится, отвечает склонением и интересом. В общем, закрутились у нас амурные дела.