Михаил Каминский - Переполненная чаша

После демобилизации он недолго думал, куда ехать. Заряжающий Петр Волин позвал наводчика Котова с собой.

— Глаз у тебя верный. В мирной жизни пригодится. Займемся мы, Володя, фотографией. Сейчас, клянусь, люди очень даже пожелают иметь свои изображения. Ну, скажи, какой солдат при всех орденах и медалях не явится к нам, в ателье? А потом снова придет — с женой или просто подругой. Но уже в штатском…

— Да я же аппарата в руках не держал, — засомневался Котов.

Бывший заряжающий успокоил своего однополчанина:

— А я не только держал. Я до войны заведующим фотографией был. Научу. — Волин пренебрежительно махнул рукой. — Не боги, как наш старшина говорил, горшки обжигают. Понятно?..

И стал Волин опять, как в мирное время, руководить «ателье», а Котов поначалу только ездил по селам и собирал заказы на увеличение старых снимков. Заказов было много. Несли матери карточки погибших сыновей, а вдовы — фотографии оставшихся на войне мужей. И на самом видном месте вешали в горницах их увеличенные изображения.

Встречали Владимира сердечно, кормили-поили, если позволял достаток, а главное — подробно рассказывали о павших героях, словно надеясь, что от этого будут они на портретах, как в жизни. Зарабатывал Котов неплохо. Однако радости работа не приносила: очень уж тяжко было смотреть на вдовьи слезы, стыдно было брать у одиноких матерей деньги. Может быть, последние…

— Знаешь, — сказал он как-то Волину, — мы с тобой вроде мародеров. Только не солдат на поле брани обираем, а их семьи. Если вдуматься, разница невелика.

Петр вспылил, заорал:

— Мы что, частники?! Мы — государственная организация! Ты, Котов, ругательными словами типа «мародеры» зря не бросайся. Прошвыряешься!

Потом, успокоившись и поразмыслив, прибавил:

— Мы благородным делом заняты. Нет? А кто образы победителей оставляет навечно? Мы! Чтобы знал пацан, как отец его выглядел, чтобы не забывал его героическую личность.

— Личность! — возмутился Котов. — Да ты посмотри, какими они у нас получаются. — Он разложил по столу готовые снимки. — Застыли, словно перед прыжком в пропасть. Топорная работа. И ретушь грубая.

— Больно много хочешь! — Волин сдвинул фотографии в кучу. — У нас план. Мы, дорогой мой Володичка, и на черный хлеб не заработаем, если в художества ударимся.

— План не план, а я больше не могу, — твердо заявил Котов.

Волин понял его по-своему.

— Ладно, — сказал он, — твою отставку по этим делам принимаю. Но не отпущу. Теперь ты сам будешь фотографировать. Поучишься — и начнешь. Годится?..

Владимир оказался учеником способным. И недели не прошло, а уж Волин поручил ему съемку выпускников в ближайшей школе; общие фото и персональные. Получилось неплохо. Котов воспрянул духом, а заведующий похвалил и обнадежил:

— Погоди, придет лето, и ты вовсе у нас расцветешь. Поедут детишки в свои лагеря — тут уж не зевай. Сколько пионеров, октябрят — столько фотографий. И в детсадике любая мамаша не поскупится, чтобы чадо свое запечатлеть. Деньги, они не помешают. Деньги…

— Что ты — деньги, деньги, — оборвал его Котов.

Волин не обиделся:

— Ладно, Володичка, трудись из любви к искусству. А там мы посмотрим, какая она любовь — до гроба или мимолетная.

Больше спорить с Волиным Котов не стал: его не переубедишь. Пусть тешится мыслью, будто все на один лад скроены. А он, Котов, новое свое дело полюбил искренне, глубоко. Не уставал удивляться, когда в ванночке с проявителем на чистом листе бумаги начинали проступать контуры лица. Из «ничего» вдруг появлялись глаза, губы, нос. Сначала серые, плоские, они постепенно приобретали объемность. Еще несколько секунд — и вот уж смотрит на Владимира неизвестно откуда взявшийся человек. Живой. Похожий только на себя…

Правда, как и прежде, Котову приходилось собирать заказы на увеличение фотографий, однако теперь работалось намного веселее. Однажды вернулся из поездки и рассказал Волину о пареньке, которого встретил в Дягунове, на переправе.

— Такой, понимаешь, некрасивый вроде паренек. Словно природа его специально обошла своей милостью. И рот большой. И скулы выпирают. Нос приплюснутый, как у боксера. А глаза, Петя, такие сияющие, такие глубокие, что вглядишься в них — и понимаешь: счастливый человек.

— Ну и что? — спросил Волин. — Зачем ты мне про глаза?

— Как зачем? Я его сфотографировал. Еле уговорил: отбрыкивался малец. Два часа потратил. И так и этак снимал. Но зато смотри, как он у меня получился!