Если бы для него речь шла о том, чтобы немедленно овладеть женщиной, я имею в виду женщиной вообще, то ему было бы лучше встретиться с этим Ханлозером, заключить сделку и за деньги купить себе одну на два часа. Как бы это ни порицалось, продажная любовь была широко распространена, и как раз в этом городе, который пользовался известной славой по этой части. В официальных брошюрах, которые публикует объединение иностранного туризма, раскладывая их в достопримечательных местах и отелях, сразу за ссылками на художественные галереи, церкви и изысканные кафе неизменно следуют бордели. Может, Филипп принадлежал к тем мужчинам, которые не получают удовлетворения от продажного любовного промысла и взыскуют более глубоких чувств? Ибо осталась ещё вера в романтическую любовь, то есть та идея, согласно которой два человека могут быть созданы друг для друга, связь между ними священна, и разлучить их может только смерть. Случалось ведь не раз читать о гибели от любви, об убийствах в порыве страсти, о ревности и безумии. И совсем не редкость – люди, которые из-за интрижки попали в трудное положение, стали жертвой своей одержимости, дали себя обобрать, были использованы кем-то, кто притворялся любящим, пока доверчивые не обнаруживали себя однажды утром в одних трусах в обчищенной квартире, с удивлением узнавая, что их банковский счёт опустошён. Но в общем и целом в человеческом мышлении преобладает прагматизм, он и любовь оценивает со всей деловитостью. Как раз в середине жизни, когда повседневность определяют уже обязанности, а не мечты, человек довольствуется практическими преимуществами парных отношений. И всё равно люди грезят о глубокой привязанности, о срастании с родной душой. Это было тайной фантазией каждого, и очень возможно, что и в голове Филипа витала такая идея.
С юга над чашей озера веял бриз и запутался в её одежде. Женщина сделала шаг в сторону, подняла ладонь к лицу, как будто ей надо было удержать воображаемую шляпу. Филип видел её тонкие пальцы, её запястье, его взгляд проследовал по линии изгиба вниз, до голой лодыжки, украшенной золотой цепочкой. Она была легко одета, легче, чем прохожие, что попадались им навстречу; те хотя и были ошарашены негаданным теплом, но ещё не вылезали из шерстяных пальто. А эта женщина: ветер раздувал её шифоновую юбку, в некоторых местах он моделировал её округлости, прижимая блузку к корпусу, а юбку к ногам. Ветер как будто стремился создать её формы из воздуха. Чайки на лету кричали, и Филип чуял носом озеро, которое в эти дни пробуждалось из зимней стагнации. Запах ила и водорослей стоял над берегом. Воды пришли в движение, дно устремилось к свету, и тому, что раньше было на поверхности, приходилось погружаться в глубину. И в этот запах вплеталась другая приманка, сладкая, тяжёлая, человеческая: за нею и шёл Филип.
И пока она продолжала бороться с порывом ветра, который секунду спустя заставил трепетать и пиджак Филипа, взгляд его упал на часы у судовой радиостанции. Он смотрел на стрелки, и что-то в них было не так. Взглянув на своё запястье, он понял: его «Тиссо» остановились, причём не так давно. На самом деле было не пять часов, нет, время подходило уже к половине шестого.
Я долго спрашивал себя, нет ли в этом какого-то метафизического значения, уж не выпал ли Филип из времени и больше не принадлежал к тем, чьё существование подчиняется хронологии; фигура, заблудившаяся между прошлым и будущим, существо другого измерения, восставший из гроба мертвец. Некоторое время я пытался расшифровать эту историю именно таким образом, но так никуда и не продвинулся, поскольку Филип, естественно, был человек, а не эктоплазма из Голливуда и не привидение из немецкой новеллы. Нет, Филип всего лишь стал – первый раз в этой истории – жертвой электричества. Батарейка его часов испустила дух, ничего более, это могло произойти и в любой другой день, не было никакой связи с девушкой, хотя это очень даже имело последствия. У него оставались считанные минуты до того момента, когда он должен был развернуться, чтобы вовремя попасть к Белинде. Он уже внутренне попрощался – не с Белиндой, а с этой девушкой, которая ничего этого не замечала и лёгкой походкой шла своим путём.
Город сводит людей случайно, и он же по своему произволу снова разрывает пары, такое происходит постоянно, и как бы велика ни была печаль разрыва, но скоро возникает следующая возможность. Карты снова перетасовываются и раздают новое счастье. И он уже произносил про себя слова прощания, поскольку мост кончался, они дошли до доски, на которой город помещал свои объявления о праздниках, состязаниях по стрельбе, ежегодных и еженедельных ярмарках. В какой-то момент было неясно, в какую сторону она повернёт. Филип загадал, что она пойдёт направо, к дому городского совета, вдоль реки. Тогда бы он проследовал за ней несколько последних шагов, может быть, сумел бы заглянуть ей в лицо, а уже потом у биржи сесть на трамвай и наконец-то поехать к Белинде. И то же самое, если она пойдёт прямо, в сквер перед Национальным банком, где по субботам старьёвщики продают свою рухлядь. Но она в растерянности остановилась. Если она пойдёт налево, к набережной, ему придётся от неё отстать. За причалом, в добрых пятнадцати минутах ходьбы находились дворцы страховых обществ, но если бы её целью были они, она села бы на трамвай. Она не прогуливалась, она не слонялась без дела, она шла целеустремлённо. У неё было какое-то дело. Или она боялась надвигавшегося вечера: тени ещё приносили с собой зимний холод.
Читать дальше