Михаил Вольпе - Петух пропел в бухте (сборник)

Наконец в начале недели Жоан Пина сообщил о прибытии танкера. То-то была радость! Но в сердце тетушки Жеже все еще жило недоброе чувство к отцу Руя, который, по ее убеждению, дурным обращением «отправил на тот свет мою сестру Шику». Это был уже не прежний яростный, исступленный гнев, а привычный горький осадок. «Подумать только, этот субъект все-таки объявился!» Оба они, и тетка, и племянник, жили в мучительном беспокойстве: она надеялась, что зять позаботится о будущем ее племянника, его же прельщала возможность «удрать» с Островов, это словечко было в ходу у молодых кабовердианских литераторов — воображение рисовало им открытое море, рассекающий волны корабль, остановки в каждом порту и полные денег карманы. Иные пейзажи, иные люди, но самое главное — жизненный опыт, да еще какой! И, конечно же, зависть товарищей, ведь ему предстоит много странствовать, а повидать мир — заветная мечта каждого островитянина. Такова была его первая реакция, еще неосознанная, смутная. А потом… Потом давнишняя мечта развеялась в один миг, то был миг просветления или безумия, когда он, почти по наитию, сделал окончательный выбор. Зачем уезжать? Ведь все в жизни представляется значительным или пустяковым в зависимости от угла зрения. Видимо только любовь к странствиям и заставляет нас возвеличивать чуть ли не до небес всякого, кто много повидал. Правильно сказал один местный поэт: «Мир не больше, чем зрачок твоего глаза…»

Ах, как вытянется теткина физиономия, когда он появится. Его возвращение будет для нее сильным ударом. Спокойствие, спокойствие, спокойствие! Надо быть готовым ко всему — она сама ему так говорила. Тетя не из тех, кого легко пронять: «Это просто безрассудство, Руй! Ты же безработный. Чем ты будешь заниматься здесь, среди общей нищеты, да еще не имея профессии? Отправляйся лучше в плавание». Он заранее подготовился к разговору. На эти ее слова он с твердостью заявит: «Я буду обрабатывать твои поля на Санто-Антао, тетушка. Я знаю их лучше, чем ты. Они так нуждаются в трудолюбивых руках. Когда я там был, мне сказали, что истинные хозяева земли — те, кто ее обрабатывает. И научили всему, что надо знать, чтобы получать щедрый урожай…» Тетка будет поражена. Вот тогда-то он и произнесет слова, вертящиеся у него на языке с тех пор, как он покинул «Ямайку»: «Стоит ли истощать силу моих рук, чтобы другие пользовались плодами моего труда? Море не сделает меня лучше. Однажды в Долине Г усей я видел, как ветер колышет высокие колосья пшеницы. Мне это понравилось, очень даже понравилось. Зрелище было волнующее, захватывающее, прекрасное — прекрасней, чем море, я почувствовал прилив энергии и любви к людям…» Эти загодя приготовленные слова выплеснутся из его уст, точно струя ключевой воды из расселины в скалах. Только, увы, она его не поймет. Или поймет на свой лад.

Руй осторожно приоткрыл дверь. Сунул голову внутрь, в полутьму, прислушался. Тишина прерывалась лишь шипением жарящейся на сковородке рыбы да голоском Лины, она боялась оставаться одна и, чтобы отогнать страх, что-то потихоньку мурлыкала. Тетка, должно быть, ушла к соседке Эуфемии поболтать. Каждый вечер с наступлением темноты эти две горемычные подруги, вдовая и незамужняя, вели нескончаемые разговоры. Жаловались, что цены на рыбу, мясо, маис и другие продукты беспрерывно растут. Беднякам не на что надеяться. Ежедневно подсчитывая расходы на хозяйство, обе подруги не без садистского удовольствия растравляли раны, нанесенные им жизнью. Так они причащались к экономическим проблемам всего Сан-Висенте, разделяя трудности, испытываемые остальными семьями в городе. А когда наступало время ужина, они трогательно прощались, умиротворенные и просветленные, словно побывали на исповеди, и расходились, приберегая неизлитые обиды на следующий день.

Руй вошел в дом. Бесшумно притворил за собой дверь и, крадучись, точно вор, направился в свою комнату. Его родное пристанище. Пол здесь не ходит ходуном, как палуба, здесь не мутит от морской болезни. Руй повернул выключатель. Тусклое мерцание пятнадцатисвечовой лампочки осветило комнатушку. Увиденное потрясло его. Это уже не его каморка, а набитый до отказа склад, похожий на трюм одной из тех фелюг, которые ему приходилось видеть. Ящики, корзины, свертки, старые платья, вышедшие из моды туфли, множество барахла, о существовании которого он даже не подозревал. Тетка ничего не умела выбрасывать. Она цеплялась за свои вещи, каждая напоминала ей какой-нибудь эпизод из прошлого. Все было брошено наспех, кое-как, в ожидании генеральной уборки. Мебель была сдвинута в угол, а посредине стоял старый баул с бог весть какими ценностями. Удивительная метаморфоза. Выцветшая акварель, изображавшая пустыню с озерцом и одинокой кокосовой пальмой, — он написал ее несколько лет назад и прикнопил над кроватью — была второпях сорвана, кусочки бумаги, прихваченные кнопками, так и остались в стене. «Ямайка» в эту минуту, наверное, снимается с якоря. Безмолвно, без прощального гудка. Даже если бы он захотел вернуться на корабль, уже поздно.