Михаил Вольпе - Петух пропел в бухте (сборник)

Мы немножко поболтали. Она посмеивалась и отвечала недомолвками. Ну, что ж… Видна хорошая школа. Спешить не будем.

Я еле дополз до дому — настоящее пекло. Иполито Алмейда — тот, кто первым сообщил мне о кончине сеньоры Кандиньи, — сейчас снова попался мне навстречу.

— Ты от Абеля? Я еще не был. И на похороны не ходил: начальство не отпустило. Зачем было назначать погребенье на такой час?

Прошли еще несколько шагов. Дом сеньоры Кандиньи стоял пустой и безмолвный. Смерть ледяной рукой наглухо и навсегда затворила двери, захлопнула ставни. И только на застекленной веранде еще жил, медленно угасая, солнечный зайчик…

Заскрипит пол, когда сеньора Кандинья раскачается в своем кресле, солнце нимбом вспыхнет вокруг ее головы.

— Я давно тебя не видела. Почему же ты вчера не пришел, а? Ты меня разлюбил? Да? А я тебя ждала… А ну-ка открой рот, закрой глаза… — услышу я ее голос.

Зазвенит детский смех — так смеются только в начале жизни, а потом он начнет стихать, гаснуть… Давно это было. Ох, как давно!..

Несколько дней назад я совершенно случайно узнал одну новость, которая произвела на меня странное впечатление. За столиком кафе «Ройаль» текла вялая беседа, когда один из моих бывших однокашников по семинарии святого Николая мимоходом сообщил мне, что «Мумия» покончил с собой. Это случилось в Лиссабоне: он выстрелил себе в рот из пистолета, оставив жене и матери прощальное письмо, в котором писал, что его болезнь не дает ему надежды на возможность достойно работать и обеспечивать сносное существование тем, кто рядом с ним.

Я прекрасно помню, когда прозвучало известие о его самоубийстве. Сначала говорили об ужасных, неизлечимых болезнях, которые почти никак не проявляются, медленно, но верно подтачивая организм. Никто не обращает внимания на желтизну лица или на раздражительность и резкие смены настроения.

Затем следует неизбежный и ни к чему не обязывающий добрый совет:

— Милейший, вам следует сменить обстановку! Поживите-ка месяцок в Санто-Антао, у вас улучшится цвет лица.

Или:

— Сидишь целыми днями в конторе, не гуляешь… Бери пример с меня: каждое воскресенье я непременно уезжаю в Матиоту или в Жоан-д’Эвору, к морю, и провожу там целый день.

Признаюсь, что, услышав о смерти одноклассника, я не испытал никакого волнения: образ этого парня таился где-то в глубинах памяти…

Мумия… Несомненно, я когда-то слышал это слово, а слово вызвало перед глазами его фигуру, его бледно-зеленоватое, как стебелек проросшей фасоли, лицо. Я вспомнил даже его слугу, по имени Жозе Матеус, который, почтительно приотстав на несколько шагов, шел за моим одноклассником, когда тот с учебниками под мышкой возвращался из семинарии.

Я вспомнил, что Мумия — единственный из всех нас — Ьыл обладателем учебника рисования: великолепной книги в зеленом переплете с белыми буквами заглавия. Эта книжка у нас не продавалась — ее надо было специально выписывать по почте из метрополии, из Лиссабона.

Лиссабон! Какой музыкой звучало для нас название этого города, особенно после того, как во втором классе мы прочли в хрестоматии историю его отвоевания у мавров. Я не могу, конечно, ручаться, но почти уверен, что Мумия намеренно разгуливал на виду у нас, держа в руках столичную книжку, — он хотел, чтобы мы позавидовали ему. И мы, играя посреди мостовой в футбол или устраивая сражения на задах нашей семинарии, замирали в тот миг, когда он проходил мимо.

Так было всегда.

Мумия был постоянным объектом нашей ненависти и презрения (каких только оскорбительных кличек не придумывали мы для него), но и основной темой всех наших разговоров. Мумией окрестил его Жозе Коимбра… Ах, да! Вы ведь еще не знаете, кто такой Жозе Коимбра!.. Сейчас расскажу.

В то время мы как раз начали постигать азы всемирной и отечественной истории, и те сведения, которые сообщали нам с высоты своих кафедр каноники-преподаватели, нам немедленно хотелось применить к окружавшей нас действительности; если же это не получалось, мы с готовностью пускали в ход наши способности карикатуристов и пересмешников.

Так вот, у Жозе дар метафоры был развит сильнее, чем у всех нас. Хочу подчеркнуть, что слово «метафора» вовсе не сейчас пришло мне в голову: оно составляет часть моего интеллектуального багажа, упакованного еще в те времена, когда я вместе с вышеупомянутым Зе, а также с Сезарио и прочими сверстниками изучал риторику по учебникам генерала Арсенио Аугусто Торреса де Маскареньяс…