Михаил Вольпе - Петух пропел в бухте (сборник)

Жокинья не сдержался:

— Ты набитый дурак. И полоумный к тому же. Сам не знаешь, что говоришь. Кума будет в отчаянии.

Но Мане Кин вдруг вдохновенно и страстно проговорил:

— Тот, кто покидает родину, теряет душу, а я не желаю ее терять…

— Что?! Что ты сказал?

У Жокиньи начался приступ истерического хохота; запрокинув голову, он все смеялся, смеялся и никак не мог остановиться. Кин резко оборвал его:

— Благословите меня, крестный, некогда мне с вами больше шутки шутить. И дайте мне дорогу, я возвращаюсь в Долину Гусей.

— Не сердись, паренек, — примирительным тоном ответил Жокинья, похлопывая его по плечу. — Я вовсе не над тобой смеюсь. Это я вспомнил Лоуренсиньо. Он дважды говорил мне то же самое. Просто чудак какой-то, ха-ха-ха!.. Но объясни мне, что значит, по-твоему, потерять душу. На мой взгляд, я даю тебе возможность заработать немного денег и пожить по-человечески. А насчет души объясни мне попонятней, что вы под этим подразумеваете? Если потерять душу значит потерять что-то жизненно важное, без чего трудно обойтись, например, глаза или ноги, тогда я с тобой целиком согласен.

Мане Кин не ответил. Он нахмурился, сжал губы. Продолжать разговор с Жокиньей стало невмоготу. Между ним и крестным отцом разверзлась пропасть, на дне которой бурлил неукротимый поток: одному он казался ручьем, другому — соленым океаном. Но будь то морские волны, гонимые ветрами, или ручей, родившийся после дождя, Жокинья и Мане Кин все равно не могли протянуть друг другу руку и идти вместе, потому что соленая или пресная вода разделяла их, открывая каждому свой путь: дорогу моря и дорогу земли. И не расстояние, а несходство целей и интересов отдаляли Мане Кина от крестного: пока один из них утрачивал любовь, другой вновь обретал ее. Жокинья отступил, чтобы дать крестнику дорогу.

— Вот оно как, — произнес он дрожащим голосом. — Я хотел сделать тебе добро, паренек. Наберись терпения и послушай, что я скажу. Ты пришелся мне по душе, я хотел сделать тебя счастливым, а ты не желаешь воспользоваться случаем. У каждого своя цель. У меня одна, у тебя другая. Как знать, возможно, по-своему ты и прав. И потому, может статься, я бы совершил зло, если бы оторвал тебя от родной почвы. Вот о чем я беспрестанно размышляю. Я не брезгал никакими средствами, чтобы увезти тебя с собой. Даже унизился до обмана, интриговал. Каких только глупостей я не натворил. И все потому, что хотел тебе добра. Стремился помочь, сделать из тебя человека. Я хотел насильно влить тебе в рот первую ложку лекарства, да ловкости у меня, видно, не хватило, я пролил микстуру, прежде чем ты успел распробовать ее на вкус. Мне кажется, я просто не сумел подойти к тебе. А может, корни твои глубоко вросли в землю и я слишком поздно приехал. Я велел выкопать твой картофель, но и это ни к чему не привело. Теперь я казню себя за эту дурацкую затею. Сколько хлопот я тебе причинил в то утро, когда ты обнаружил дыру на террасе! Ты парень крепкой закалки, и мысль об этом вызывает во мне удовлетворение и гордость. Жаль, что привязанность и упорство в тебе сильнее, чем расчетливость и умение заглядывать вперед. Тебе надр быть более практичным, хватит мечтать и строить нелепые планы — ведь в этой стране любая мечта выглядит нелепой. Были у меня и другие сумасбродные идеи. Я даже сообщил нье Тотоне, что ты крутишь любовь с ее дочерью. Не думай, что я сплетник. Мне рассказали о твоем увлечении, и я решил, что ты упрямишься из-за девушки, что это она мешает тебе сделать самый разумный в твоей жизни шаг. Я не колеблясь пошел на это, мне казалось, что она не достойна тебя. Будь она тебе ровней, я бы не препятствовал вашему счастью, вы оба поехали бы со мной в Бразилию. Уверяю тебя, так было бы даже лучше, я увез бы с собой двух детей — сына и дочь. Вот что мне пришло в голову, когда мы вчера спускались в долину и я увидел, как она, взобравшись на парапет, машет тебе платком, а мать бежит за ней следом с айвовым кнутом в руке. Она стойко переносила удары и все махала, махала платочком, пока матери не удалось наконец стащить ее с парапета… Я сделал все, что мог! Вот оно как. Человеколюбие руководило мной. Я делал все это ради тебя и ради себя самого. Я так нуждался в сыне и товарище. Пусть же бог благословит тебя.

Нетерпеливо и смущенно, опустив глаза, Мане Кин выслушал речь крестного. Когда тот умолк, он сказал сдавленным голосом:

— Деньги, что вы послали матушке Жоже… мы обязательно возвратим вам, крестный…

— Оставь ты эти деньги в покое. Они вовсе не твои, а материны. Я не забуду о нье Жоже, можешь передать ей.