Ирвин Уэлш - Три истории о любви и химии (сборник)

Да вообще ничего – полный ноль. А этот пидор, из-за которого детишки уродами рождаются, наоборот: у него самого и ему подобных ублюдков до фига всего. Я начинаю гадать, что же такое могло стрястись с матушкой, потом вспоминаю про отца. Старый синяк, если он мать обидел, если хоть пальцем до нее дотронулся…

Прошло три года. И вот спустя три долгих года он снова едет к ней. Разумеется, они несколько раз созванивались, но в этот раз она снова сможет видеть Андреаса. В последний раз они провели вместе уик-энд, единственный раз за пять лет их знакомства. Единственный уик-энд после той берлинской истории, когда они вдвоем умертвили малыша Эммерихов. Тогда Саманта почувствовала, как что-то надломилось в ней, и злые насмешки Андреаса вызвали в ней приступ агрессивной ярости. Ради него она была готова пойти на что угодно. И пошла. Кровь младенца – горькое вино причастия – объединила обоих в страшной преступной связи.

Самое смешное – она даже задумывалась: может быть, оставить ребенка? Она представляла, как они могли бы устроиться в Берлине, – просто еще одна теназадриновая пара, с ребеночком. Она бы ходила гулять с малышом в Тиргартен, греясь на ленивом солнышке берлинского лета. Но Андреас, ему было нужно, чтобы она пожертвовала ребенком и доказала свою преданность их общему делу.

Она убила ребенка, но часть ее погибла вместе с ним. Когда она увидела перед собой маленькое безрукое и безжизненное тело, она внезапно ощутила, что на этом кончается и ее собственная жизнь. А была ли она вообще? Саманта попыталась вспомнить моменты, в которые чувствовала себя по-настоящему счастливой. Они показались ей маленькими до неприличия островками отдыха посреди безбрежного океана душевной муки, называемого жизнью. В этой жизни не было места для личного счастья, оставалась лишь месть, снова и снова. Андреас утверждал, что они должны научиться преодолевать себя, выходить за рамки собственного эго. Буревестник не бывает счастлив.

Для Саманты это событие стало серьезным потрясением, почти два года она провела, считай, в кататоническом трансе. Придя в себя, она вдруг обнаружила, что больше не любит Андреаса. Более того, она поняла, что потеряла саму способность любить. И вот впервые за эти три года она встречается с Андреасом, а в ее голове – один лишь Брюс Стёрджес.

Она уже нашла Стёрджеса. Он уже принадлежал ей. С холодной отчетливостью она осознавала, что не испытывает больше никаких чувств к Андреасу. Ей нужен только Стёрджес. Он был последним.

Тот, другой, в Уэльсе, оказался легкой добычей. Он не подумал об охране. Они с Андреасом наблюдали за ним в деревенском баре. Тогда ей казалось, что будет страшно влезать через то маленькое окошко, но нет, страха не было и в помине. После той истории в Берлине страха больше не было.

Андреас стоял в дверях. Абсолютно отстраненно она отметила, что хотя волосы его и поредели, но лицо сохранило мальчишескую свежесть. На его носу красовались очки в узкой металлической оправе.

– Саманта. – Он поцеловал ее в щеку.

Она замерла.

– Привет, – сказала она.

– Почему такая грустная? – спросил он, улыбаясь.

Она посмотрела на него долгим взглядом.

– Я не грустная, – наконец сказала она, – я просто устала. – Затем, без тени упрека, она заговорила: – Понимаешь, ты отнял у меня больше жизни, чем вся эта теназадриновая компания. Но я тебя в этом не виню. Так и должно было случиться. Просто на меня это все так подействовало, такая уж у меня натура. Кто-то, может, и умеет отпускать боль, но только не я. Мне нужен Стёрджес. Когда я его получу, может, как-то успокоюсь тогда.

– Покоя не будет, пока хоть одна экономическая система основана на эксплуатации…

– Нет. – Она подняла руку, останавливая его. – Такую ответственность я на себя брать не собираюсь, Андреас. Здесь для меня не существует никакой эмоциональной связи. Я не могу во всем винить систему. Конкретных людей – да, но я не могу абстрагироваться до такой степени, чтобы вымещать свой гнев на системе в целом.

– И именно поэтому остаешься рабом системы.

– Не хочу с тобой сейчас спорить. Я знаю, зачем ты здесь. Стёрджеса трогать не вздумай. Он – мой.

– Боюсь, я не могу рисковать…

– Первый удар – мой.

– Как хочешь, – ответил Андреас, слегка закатив глаза. – Но на самом деле я приехал, чтобы говорить о любви. Завтра начнем планировать, а сегодня – ночь любви, нет?

– Любви больше нет, Андреас, пошел ты…