Николай Коняев - Марсиане (сборник)

И все устроилось благополучно, и они все–таки успели во Дворец, но что–то уже сломалось в свадьбе, и не радовала она ни Сашу, ни Ромашова…

Что ж…

Жизнь вариантна, пока не прожита, пока не стала судьбой.

Осенью у Ромашова родилась дочка, и жить стало совсем уютно и просто. По вечерам он сидел в туалете и читал сочинение доктора Спока.

Спокойно было…

А еще Ромашов устроился в заочную аспирантуру. Он сам не знал, зачем ему надо учиться, но жена посоветовала, и он учился, старательно сдавал минимумы и писал диссертацию.

В тот вечер Ромашов как раз и собирался идти к своему руководителю. Он сидел напротив Саши и пил чай. Дочка спала, и эти редкие минуты были особенно дороги Саше тишиной и покоем.

— Подвинься, — сказала она, — мне не видно, что суп делает…

Ромашов передвинулся и из–за шуршащей газеты взглянул на жену — лицо ее было ровным и далеким.

— Ты по пути в магазин забеги, — попросила она. — У нас чаю нету… Возьми пачку…

— Ладно, — сказал Ромашов, складывая газету. — Знаешь, у нашего–то начальника жена двойню родила.

— Да? — удивилась Саша. — У них ведь были уже дети.

— Мальчик, — сказал Ромашов, допивая чай.

Он встал. Пора было идти.

— Чай не забудь купить, — Саша тоже встала.

— Ладно, морковка, — Ромашов легко щелкнул ее. — Куплю…

— Сам ты свекла, — ответила Саша и, засмеявшись, пошла к плите — суп кипел.

И снова поезд стоял. Уже начало светлеть небо между верхушками сосен, и легкий, прозрачный туман застилал разъезд. Несколько подростков стояли возле поезда и курили.

— Курите, — укоризненно проговорил лысый мужчина, — с таких лет уже папироску сосете…

— Курим, — угреватый парень невнятно выругался.

— Эх ты! — сказал мужчина. — Скоро и водку пить будешь.

— Уже пью, — сказал парень и снова выругался.

— Я и говорю, — обрадовался мужчина, — пить будешь, матюгаться, а мужика с тебя не выйдет. Так и останешься рахитом.

— Да брось ты, дед, — вздохнул парень. — Брось душу травить, и так все внутрях сгнило. Сифилисом болен…

— Во, идеология! — мужчина повернулся за поддержкой к Ромашову.

— Идеология что надо, — сказал парень. — Сам–то, отец, что? Уже не можешь?

— Почему это не могу? — возмутился мужчина. — Я грудь колесом, во! Я и сейчас еще аккуратный мужчина или дед, кто там…

— Эх, отец, — сказал угреватый паренек, — это от легкой жизни ты, отец, так сохранился…

— Э–э–э! — лысый махнул рукой, — чего с вами говорить…

Он ссутулился и ушел в вагон.

— Вот… — снова выругался угреватый и сплюнул. — Лезут в душу… А чего лезть?

— Как в поезде живем, — сказал стоявший рядом, — едем и не знаем куда, — он почесал затылок, — позабыл… Да и хрен с им! Все равно худо…

Скоро поезд остановился совсем. Утром он должен был пойти обратно. Свет погасили, и темнота внезапно наполнилась смутными словами — таких, как Ромашов и Саша, в поезде было много.

Дремота охватила Ромашова, и сквозь полусон он различал голоса, они наплывали друг на друга, мешались мужские и женские…

— Коль, а Коль… Не спи…

— Иди к нам, Коля…

— Давай деда вырубим, смотрит, гад, очком играет…

— А Галя где? Где Галя?

Наверное, он все–таки заснул, потому что приснился ему удивительный сон.

Где–то далеко было…

Компания — несколько длинноногих девиц и какой–то парень ехали в чем–то похожем на коляску. Все шутили, смеялись и ели вишню. Внутри ягод вместо косточек — для сюрприза — был сувенирный значок.

Потом запели какую–то песню, и долго Ромашов не мог понять, в чем ее странность, пока не догадался — песня была без слов, без музыки, одно мычание. Тогда–то и почувствовал Ромашов неладное. Взглянул в глаза девицы и понял, так и есть…

А попутчики уже и не притворялись, сдвигали маски, обнажая острорылые барсучьи морды. Отдувались, вытирали платками пот.

— Спасибо, — сказал Ромашов, чтобы страхом не выдать себя. — Спасибо, что взяли… Очень, очень интересно было…

— Ничего, — сказал кто–то, — это служба наша… Нам развлекательные мероприятия проводить приходится.

Он вздохнул.

— Не идет ведь никто…

А какая–то девица целоваться полезла, скользкая, холодная, брррр!

Ромашов испуганно проснулся.

Саша водила по его лицу скользкой перчаткой и посмеивалась… такая близкая, близ…

Саша умерла, и жить стало совсем пусто. Ромашов боялся оставаться в квартире один. Откуда–то появились клопы, Ромашов просыпался посреди ночи, зажигал свет и пристально осматривал все — клопов нигде не было. Потом он выяснил, что клопы жили за корешками старых книг, но как их вывести оттуда, он не знал.