Николай Коняев - Марсиане (сборник)

— Никто, никто не может правды сказать… — и шел к следующему пассажиру.

— Да просто ведь! — не выдержал лысый дядька. — Доедешь до Котлов, оттуда до Пскова доберешься, а там и до Ленинграда рукой подать…

А женщина в платке, которая вначале думала, что мужичок пристраивается что–нибудь стащить, внезапно расчувствовалась и стала ласково объяснять: дескать, надо сойти ка следующей остановке к пересесть на встречный. Пьяный ушел наконец в тамбур, я все облегченно вздохнули, но зря. Едва поезд набрал скорость, мужичок снова появился в вагоне.

— Я смотрю, двери расхлябанные. — бормотал он. — Как вам не страшно ездить?

— Ну. я тебе покажу сейчас! — завелся лысый. — Ты у меня узнаешь, как дураковать!

И он приподнялся уже, но пьяный, видно, и не очень был пьяный, все понял и, всплеснув руками: «Никто, никто не может правды сказать!» — убежал в соседней вагон.

Ромашов рассеянно наблюдал за этими событиям и так же рассеянно думал, что. может быть, мужичку совсем и не в Ленинград нужно, в другое место, названия которому он не знает, и. может, совсем про другую правду говорит, а не про то, как доехать.

— А кто действительно правду сказать может, — пробормотал он, и Саша удивленно взглянула на него, отвлекаясь от заштопанной пятки. — Я о такой правде. — пояснил Ромашов, — вообще о правде. Вот обо всем, о такой правде.

Они долго ехали тогда.

Ромашов часто выходил в тамбур курить. И, бог знает, на какой станции это было, только все пассажиры как–то сразу надумали выйти, к в тамбуре стало тесно от табачного дыма и от людей.

— Вы бы не курили, молодые люди. — сказал из вагона лысый мужчина. — Здесь все–таки сердечники едут, женщины, дети.

— Скоро курильщиков, как пьяных, будут в вытрезвитель садить. — поддакнул ему тощий молодой человек и покраснел, устыдившись собственной глупости.

— Ага… — лениво затягиваясь, ответил парень, стоявший рядом с Ромашовым. — Только бодливой–то корове бог рогов не дал…

— Попросим, так дадут, — сказал лысый мужчина, но поезд уже остановился и пассажиры стали выходить.

И снова странное состояние охватило Ромашова, снова стало казаться, что совсем не о курении говорили люди, а о чем–то другом, самом важном, только не знали слов, которыми надо говорить об этом, и вот — говорили о курении.

— Я знаю, — сказала Саша, — это часто бывает. Случилось что–нибудь, а ты это уже знаешь, словно это уже было когда–то…

Она увлеклась и совсем позабыла о ссоре.

— Может быть, это в снах видишь, — говорила она. — Знаешь, сны такие все разные… Мне еще в институте приснилось однажды, что нас картошку убирать послали на неделю. И знаешь куда? В предместье Парижа…

— Выдумщица, — засмеялся Ромашов и погладил ее по голове.

И, наверное, тогда в поезде они и договорились обо всем, потому что уже на следующий день пошли подавать заявление.

А потом начались хлопоты… Нужно было готовиться к свадьбе: покупать кольца и одежду, писать открытки, нужно было пробиться во Дворец бракосочетаний — очередь выпала на конец ноября, и еще нужно было сделать столько дел, что голова шла кругом.

Но каким–то чудом все устроилось: и через ромашовскую тетку удалось втиснуться без очереди во Дворец, и как–то договорились со столовой, разобрались с деньгами и все купили, что нужно, чтобы все было как у людей.

И вот наступил день свадьбы, и он вошел в Сашу, опустошая ее своей тишиной. И не нужно было никуда бежать, ни о чем не надо договариваться — все было сделано.

И, одевшись, она ждала Ромашова, но тот где–то задерживался.

Ромашов застрял в лифте, между вторым и третьим этажами, и когда Саше сказали об этом соседи, слышавшие ромашовский крик на лестничной клетке, она заплакала. Случилось самое страшное — что–то злое опять вмешивалось в ее судьбу… Не зря, значит, всю ночь мучил ее старый сон, что будто в Нью–Йорке, среди небоскребов, ищет она кинотеатр «Аврора» и не может найти, хотя точно знает, что кинотеатр этот рядом. И уже под утро она обратилась с этим вопросом к пожилому мужчине, но тот только пожал плечами:

— Не знаю, девушка. Это, наверное, в рабочем квартале где–нибудь… Название такое пролетарское… Нет, не знаю…

И, как всегда, на этих словах Саша проснулась и теперь, вспомнив про сон, испугалась — Нью–Йорк всегда снился перед большими неприятностями…

Может быть, и сорвалась бы свадьба — Саша в слезах, в свадебном белом платье лежала на тахте, а в лифте уже и крики смолкли, — если бы не находчивые свидетели… Они разыскали лифтера, который мирно выпивал с приятелями, и убедили его, несмотря на выходной день, выручить за бутылку водки застрявшего в лифте жениха…