Пётр Алёшкин - Петр Алешкин. Собрание сочинений. Том 3

Мать в саду полола грядки лука. Она уже несколько раз просила меня отдохнуть. Но я хотел выбросить навоз из овечьего катуха, а завтра вынести со двора.

— Здравствуй, кума! — услышал я голос соседки, тети Насти, и оглянулся. Они с матерью стояли за углом.

Я знал, что тетя Настя обязательно зайдет к нам, когда узнает, что я приехал. Зайдет и начнет выспрашивать у меня, как я живу, как учусь и понимает ли меня моя жена. И при этом она будет вздыхать, скрестив на груди руки и чуть–чуть покачивая головой. Потом начнет рассказывать про свою дочь Лиду, рассказывать с грустью, печальным голосом, словно жизнь дочери сложилась неудачно. Но я–то знал, что Лида живет хорошо, работает учительницей в одной из деревень района. У нее двое детей и спокойный молчаливый муж. Но тетя Настя твердо уверена, что Лида могла быть счастлива только со мной, а раз ничего не получилось, значит, и жизнь у нас должна быть несчастливой. Я чувствовал, что и мне она не верит, когда я рассказываю о своей семейной жизни.

— Никак Витек приехал? — спрашивает тетя Настя.

— Прилетел голубок, — отвечает веселый голос матери. — Да не надолго! На два денька только!

— И то хорошо… Как он там? Кончает, что ж, нонча?

— Кончает!

— А потом куда же?

— Говорит, что там останется, в институте. В спирантуру какую–то поступать будет. Я уж ему говорила–говорила, чтоб работать шел. Голова заболит учиться столько! А он свое — учиться буду, и все! Я ему и пример приводила, Васька Климинской, говорю, заучился, с ума сшел. А теперь мать мучайся с ним… И он чей–та не такой стал… Бывало, как приедет, ребятишек соберет и футбол по лугу гонять! А на этот раз они по лугу носятся, а он сел на крыльцо и сидит, думает. И все грустный какой–та!

— Мож, устал с дороги–то? Аль с семьей что не ладится?

— Ну, Танюшка–то девка хорошая! До сих пор ладилось и вдруг!

— А что ж! Иё, беду, долго ждать, что ли?

Я прислонил вилы к забору и пошел, улыбаясь, к ним.

— Здравствуй, здравствуй, сынок! — радостно закивала головой тетя Настя, окидывая меня быстрым взглядом. — Похудел ты, Витек, за этот год!

— А как жа! Последний–то годок самый трудный, — подхватила мать. — Похудеешь небось!

— Это вам кажется, — засмеялся я, — наоборот — во! — я оттянул кожу под подбородком. — Второй подбородок расти начал… А Лида как поживает?

— Все помнишь? Не забыл еще?

Забывал ли я ее когда? Нет, теперь я не могу сказать, что помню ее всегда. В суете, в спешке, в вечном беспокойстве не пропустить чего–то важного для себя, чего после не наверстаешь, уже не тревожит та боль, которая когда–то была ежедневной. И только в тихие минуты, когда, отдыхая, бродишь по пустынному осеннему парку или когда остановишься на набережной поглядеть на спокойную воду, вдруг сладко защемит, заноет сердце — и вновь увидишь маленький домик, под соломенной крышей, покосившееся крыльцо со скамейкой, вспомнишь тихий сад и вновь почувствуешь вкус прохладных, еще не созревших анисовых яблок, которые так любила Лида.

Поговорив с тетей Настей, я вернулся в катух и продолжал носить навоз, стараясь представить себе теперешнюю Лиду, мать двоих детей. Но у меня не получалось это. Передо мной стояла сентиментальная девчонка с большими печальными глазами. Такой она была, когда я уходил в армию.

— Теть Дунь, Витька дома? — услышал я мальчишеский голосок.

— Какой же он тебе Витька–та, а? Сашок? — сказала тетя Настя. — Ты что, рази ему ровесник? Он тебе теперь Виктор Иваныч, а не Витька!

— Виктор Иваныч, — недоверчиво протянул Сашок.

— Саша! Иди сюда! — позвал я.

В дверях катуха появился мальчишка. Он был бос, в засученных до колен брюках и чистой рубашке. Подойдя ко мне, Сашок протянул руку.

— Здорово! Фотоаппарат привез?

— Нет, Сашок! Пленку не нашел.

Он помолчал.

— На речку пойдем? — спросил он после паузы.

— Пойдем, — согласился я. — Сейчас закончу.

— Плохо без фотоаппарата, — вздохнул Сашок.

Он сел на бревнышко и стал ждать, когда я закончу работу. .

Сначала мы пошли на озеро. Оно все поросло камышом и кустарником. Ветерок иногда, шелестя, пробегал по камышам. Они покачивались и что–то торопливо шептали нам, пытались рассказать что–то, поведать важное для нас и для них, но, чувствуя, что мы не понимаем их языка, замолкали и некоторое время с сожалением; молча кивали головами.

— Сделай мне дудочку, — попросил Сашок.

Я выбрал толстый стебель сухого прошлогоднего камыша, выломал одно колено и стал осторожно вырезать отверстия. Сделав дудочку, я приложил ее к губам и дунул, зажимая пальцами то одно, то другое отверстие. Раздался тихий, дребезжащий звук. Я попробовал сделать другую. Но ничего не получилось.