Александр Казимиров - Бульварное чтиво

В далёкой молодости Шевцова отчислили из Московского Медицинского Института. Благодаря связям отца, ему удалось продолжить обучение, но в Гродно, где проживала тетка. С первых дней на новом месте Шевцов влился в компанию веселых студентов — прожигателей жизни. Отец присылал достаточно денег, и Николай ни в чем себе не отказывал. С горем пополам сплоченный коллектив молодых повес и пьяниц двигался к врачебным дипломам. Самым скромным в этой компании был студент по фамилии Штыра. Никто никогда не называл его по имени. Худенький, жилистый, невозмутимый и по-детски непосредственный юноша играл роль шута.

— Штыра, как ты насчет выпить и закусить?

— Я не против, но имейте в виду, что пить буду только за чужой счет.

— Почему?

— На свои я утром опохмелюсь!

Все это говорилось спокойным, безразличным голосом. Штыра был глуп как пробка, над ним частенько подшучивали. Однажды на практике ему ватой заткнули наушники фонендоскопа. Штыра приложил фонендоскоп к грудной клетке истаявшего старичка.

— Что вы слышите в легких пациента? — спросил преподаватель.

— Какие-то хрипы, — соврал ничего не слышащий вовсе Штыра.

Профессор безнадежно махнул рукой.

Штыре прощалось многое, и его никогда не лишали стипендии. Все зачеты он сдавал на хорошо. На то имелась уважительная причина: он являлся членом сборной Белоруссии по боксу в наилегчайшей категории.

Кафедру терапии возглавлял профессор Брагинский — необыкновенно обаятельный старичок с замечательным чувством юмора. Из всех преподавателей он запомнился Шевцову больше всех. Только в зрелом возрасте Николай Гурьянович понял, что Брагинский обладал редчайшим в медицинских кругах, настоящим врачебным талантом. Экзамены профессор принимал довольно жестко, и желающих сдавать ему не имелось. Однажды Шевцов подсел к ассистенту профессора, а Штыра уверенно направился к Брагинскому. Волей-неволей Шевцов стал свидетелем поединка тупой наглости с интеллигентной сдержанностью. На все вопросы Штыра отвечал невозмутимым молчанием, его лицо хмурилось, закусывало губы и застывало в комичной мимике. Профессор, наконец, вышел из себя:

— Штыра, вы ведь совершенно ничего не знаете!

— Профессор, а вы что-нибудь знали бы, если бы с детства отбивали головой удары тяжелых перчаток?

Брагинский рассмеялся.

— Ладно, Штыра, давай зачетку. Будешь коров в деревне осеменять вручную.

Так почти и вышло… Штыра стал патологоанатомом, объяснив выбор тем, что лечить он не может, а жмуры на него не обидятся. Судьба Штыры сложилась удачно. Бывший сокурсник сообщил мне, что Штыра распределился в сельскую больницу, находящуюся в живописном уголке Белоруссии, вблизи озера Нарочь. Там он обрюхатил доярку, но жениться на ней не собирался. Отец девушки заслал сватов, пообещав жениху подарить «Запорожец». Штыра отказал. Тогда разъяренный отец пришел с двустволкой. Молодому фельдшеру пришлось пойти на попятную — глупость признает только силу. Как-то, случайно оказавшись недалеко от той деревушки, Шевцов решил навестить однокашника. Разыскал фельдшерский пункт, но Штыру там не обнаружил; спросил у медсестры, где можно того найти. Женщина завела его в какой-то погреб и, не говоря ни слова, указала на секционный стол. На нем безмятежно спал Штыра.

— Штыра, ты ли это?! — воскликнул Шевцов, не веря глазам.

Лицо доктора сморщилось сильнее и озарилось улыбкой. Так улыбаются старым друзьям, которых не видели тысячу лет и не видели бы еще столько же.

— Господи, Шевцов!

На Гройсмана никто не обращал внимания и он нервничал. Для села фельдшерский пункт выглядел шикарно. В приемном кабинете стояли шкафы с многочисленными, аккуратно подписанными склянками; окна закрывали накрахмаленные белые шторки. Вообще, все в избе сияло белизной, как внутри холодильника.

— У меня здесь имеется свой маленький морг! — прихвастнул Штыра. — Но работы мало. Сельчане крепче городских, мрут неохотно. На той неделе, правда, двух старух по кускам собирал — электричкой сшибло. Вот, Ангелина не даст соврать.

Встретившая залетных гостей женщина утвердительно закивала. В унисон голове затряслись её исполинские груди, и вся она пошла волнами.

— Так мы и рождаемся, чтобы уйти в мир иной, — встрял в разговор Гройсман. Ему не терпелось сказать что-нибудь. — Так уж заведено природой: не успел родиться, а уже шагаешь к могиле. Сначала неуверенно, падая и поднимаясь, а потом уж — прыжками и перебежками. Иного пути нет, дорога у всех одна!