Андре Асиман - Назови меня своим именем

– Ты правда настолько любишь читать? – спросила она, пока мы медленно шли по темноте в сторону пьяцетты.

Я посмотрел на нее так, словно она спросила, люблю ли я музыку, или хлеб с соленым маслом, или спелые фрукты летом.

– Не пойми меня неправильно, – сказала она. – Мне тоже нравится читать. Просто я никому не говорю об этом.

Наконец-то, подумал я, хоть от кого-то я слышу правду. Я спросил, почему она не говорит никому.

– Не знаю... – было похоже, что она тянет время или не знает, как ответить. – Читающие люди – скрытные. Они прячутся. Прячутся, потому что не всегда нравятся сами себе.

– А ты прячешься?

– Иногда. А ты нет?

– Я? Да, наверно.

Потом, неожиданно для себя, я задал вопрос, на который в других обстоятельствах не осмелился бы.

– Ты прячешься от меня?

– Нет, не от тебя. Ну, может, чуточку.

– Почему?

– Ты и сам прекрасно знаешь почему.

– Тогда почему ты говоришь об этом?

– Почему? Потому что, мне кажется, ты можешь заставить меня страдать, а я не хочу страдать. – Она задумалась на мгновение. – Возможно, ты делаешь это ненамеренно, но из-за того, что ты всегда меняешь решения, всегда сбегаешь, тебя нельзя предугадать. Ты пугаешь меня.

Мы шли так медленно, что почти не заметили, как остановились. Я перегнулся через велосипед и легко поцеловал ее в губы. Она поставила свой велосипед около двери какого-то закрытого магазина и, прислонившись к стене, попросила: «Поцелуешь меня еще?» Воспользовавшись подножкой, я поставил велосипед посреди проулка и, приблизившись, взял ее лицо в ладони, наклонился к ней, и мы начали целоваться, мои руки оказались под ее рубашкой, ее – в моих волосах. Мне нравилась ее прямота, ее искренность. Они сквозили в словах, произнесенных ею тем вечером – не стесненных запретами, откровенных, человечных – и в том, как ее бедра теперь отвечали мне, не скованно и не исступленно, как будто связь между губами и бедрами в ее теле была безусловной и мгновенной. Поцелуй в губы не был прелюдией к более значимому акту, он сам являлся актом в своей полноте. Наши тела разделяла только одежда, поэтому для меня не стало неожиданностью, когда ее рука скользнула между нами, проникла в мои брюки, и я услышал: « Sei duro, duro , он такой твердый». Ее откровенность, ничем не стесненная и непринужденная, возбудила меня еще сильнее.

Я хотел смотреть на нее, в ее глаза, пока она держала меня в руке, сказать ей, как давно хотел поцеловать ее, сказать, что я больше не тот холодный, безжизненный мальчишка, который позвонил ей вечером и заехал за ней домой, но она перебила меня: « Baciami ancora, поцелуй меня снова».

Я поцеловал ее снова, но мысли мои уже устремились к уступу. Предложить поехать туда? На велосипедах мы добрались бы за пять минут, особенно, срезав по короткой дороге и проехав прямо через оливковую рощу. Я знал, что там мы наткнемся на других любовников. Еще был пляж. Я уже пользовался им раньше. Как и остальные. Я мог бы предложить свою комнату, никто дома не узнал бы, да и не придал бы этому значения.

Перед моим мысленным взором промелькнула картинка: мы с ней сидим в саду каждое утро после завтрака, она в бикини, уговаривает меня спуститься и поплавать вместе.

– Ma tu mi vuoi veramente bene , я правда тебе не безразлична? – спросила она. Случайный вопрос? Или результат все того же затравленного взгляда, следовавшего за нами тенью от самого магазина?

Я не мог понять, как раскрепощенность и печаль, он такой твердый и я тебе правда не безразлична? могли быть так тесно связаны. Также мне казалось непостижимым, как кто-то настолько ранимый, нерешительный, признавшийся в стольких сомнениях относительно себя, мог в то же время беззастенчиво запустить руку мне в трусы и, завладев моим членом, крепко держать его.

Продолжая целовать ее с нарастающей страстью, блуждая руками по ее телу, пока она шарила по моему, я поймал себя на том, что сочиняю записку, которую решил подбросить ночью ему под дверь: Молчание невыносимо. Мне нужно поговорить с тобой .

Подбросить записку удалось только на рассвете. До этого мы с Марцией занимались любовью в пустынном уголке пляжа, прозванном Аквариумом, где неизбежно скапливались оставшиеся с ночи презервативы, плавая среди камней, как лосось, вернувшийся на нерест в пресные воды. Мы договорились встретиться позже в тот же день.

Теперь, оказавшись дома, я наслаждался ее запахом на своем теле, на ладонях. Не стану смывать его. Сохраню его на себе до нашей встречи вечером. Отчасти я все еще упивался этой освежающей, благотворной волной безразличия, почти неприязни, по отношению к Оливеру, доставлявшей мне удовольствие и свидетельствовавшей, как непостоянен я был в конечном счете. Возможно, он чувствовал, что я хотел только переспать и таким образом развязаться с ним, и инстинктивно сторонился меня. Подумать только, несколько ночей назад я ощущал такую настойчивую потребность впустить его в свое тело, что готов был выпрыгнуть из постели и отправиться к нему в комнату. Теперь эта идея нисколько не возбуждала меня. Возможно, вся история с Оливером оказалась кратким наваждением, от которого я с облегчением избавился. Единственное же, что мне требовалось, это чувствовать запах Марции на ладонях, и я любил женское начало во всех женщинах.