Андре Асиман - Назови меня своим именем

Но сон не шел, и вскоре уже не одна, а две тревожные мысли, как неразлучные призраки, материализовавшиеся из туманной грезы, стояли рядом, разглядывая меня: желание и стыд, настойчивая потребность распахнуть свою дверь и не раздумывая бежать в его комнату без одежды, а с другой стороны, моя вечная неспособность пойти на малейший риск и решиться на что-либо. Они были тут, атрибуты юности, мои пожизненные спутники, острое желание и страх, глядели на меня, говоря, Столь многие до тебя воспользовались шансом и были вознаграждены, так почему ты не можешь? Нет ответа. Столь многие не смогли решиться, так почему ты должен? Нет ответа. И вслед за тем являлось, усмехаясь, неизбежное: Если не после, то когда, Элио?

Этой ночью, как и прежде, ответ пришел во сне, являвшемся продолжением другого сна. Я проснулся от видения, объяснившего мне больше, чем я хотел знать, как будто, несмотря на все откровенные признания самому себе в том, чего я хотел от него и как сильно я хотел этого, существовали еще темные закоулки, которые я обходил стороной. В этом сне я наконец уяснил то, что мое тело знало, должно быть, с первого дня. Мы были в его комнате и, в отличие от своих фантазий, не я лежал на спине, а Оливер; я был сверху и глядел в его лицо, которое выражало одновременно такое смущение и такую готовность уступить, что даже во сне разрывало мне душу, являя то, чего до сих пор я не понимал и о чем не догадывался: что не дать ему желаемого любой ценой было бы, вероятно, величайшим преступлением, которое я мог совершить в жизни. Я отчаянно хотел дать ему что-нибудь. Взять же, напротив, казалось таким грубым, таким примитивным, таким бездушным. И затем я услышал слова, к которым уже был готов. «Ты убьешь меня, если остановишься», – выдохнул он. Я помнил, что слышал от него эти же самые слова несколько ночей назад в другом сне, но произнеся их однажды, он был волен повторять их в любом моем сне, при этом ни один из нас не знал, был ли это его голос, рвущийся из меня, или мое воспоминание об этих словах оживало в нем. Его лицо, выражая смирение, поощряло тем самым мою страсть, в нем отражались отзывчивость и пылкость, которых я никогда прежде не видел и не мог представить ни на чьем лице. Его образ будет озарять мою жизнь, поддерживая меня в те дни, когда я перестану бороться, воскрешая мое желание, когда я захочу, чтобы оно умерло, возвращая мне смелость, когда страх быть отвергнутым лишит меня последнего самоуважения. Я сохраню его образ, подобно крошечной фотографии возлюбленной, которую солдат берет на поле битвы не только в качестве символа того хорошего, что есть в жизни, или ждущего впереди счастья, но как напоминание о том, что это лицо никогда не простит, если он вернется назад в похоронном мешке.

Эти слова вынуждали меня испытывать желания и предпринимать шаги, которых я никогда не ожидал от себя.

Невзирая на его упорное стремление избегать меня, невзирая на тех, с кем он водил дружбу и, очевидно, спал каждую ночь, человек, всецело раскрывший мне свою сущность, лежа подо мной обнаженным, пусть даже во сне, не мог являться кем-то другим в реальной жизни. Таким он был на самом деле; остальное не имело значения.

Нет, он все же бывал другим – типом в красных купальных плавках.

Увидеть его когда-нибудь без купальных плавок – такой надежды я себе не мог позволить.

Если на второе утро после пьяцетты я осмелился настаивать на совместной поездке в город, хотя он явно избегал даже разговаривать со мной, то только потому, что глядя на него и видя, как он бормочет слова, записанные в желтом блокноте, я вспоминал его другие, умоляющие слова: «Ты убьешь меня, если остановишься». Когда я подарил ему книгу в магазине, а позже купил нам по мороженому, потому что это давало возможность побыть вдвоем подольше, катя велосипеды по узким, тенистым улочкам Б., я благодарил его за дарованное мне «Ты убьешь меня, если остановишься». Я дразнил его и обещал не заводить разговоров, втайне лелея «Ты убьешь меня, если остановишься» – куда более ценное, чем любое его признание. Тем утром я записал все в дневник, не упомянув только, что мне это приснилось. Я хотел прочитать это спустя годы и поверить, пускай на миг, что он в самом деле произнес эти умоляющие слова. Я хотел сохранить тот прерывистый выдох, который преследовал меня затем несколько дней, наводя на мысль, что если бы каждую ночь до конца жизни он был таким в моих снах, я променял бы свою жизнь на сны и не думал больше ни о чем.