Андре Асиман - Назови меня своим именем

Я знал, что отвлекаю его, и ненавидел себя за это.

– После, может.

Намек был ясен, и я понял его. Но какая-то часть меня отказывалась верить, что человек может измениться так быстро.

– Я и сам собирался в город.

– Ясно.

– Книга, которую я заказывал, наконец пришла. Я должен забрать ее утром в книжном магазине.

– Что за книга?

– «Арманс».

– Я заберу, если хочешь.

Я смотрел на него и чувствовал себя ребенком, которому, несмотря на все ухищрения и намеки, не удается напомнить родителям, что они обещали отвести его в магазин игрушек. Ни к чему ходить вокруг да около.

– Я надеялся, что мы сможем поехать вместе.

– Ты имеешь в виду, как позавчера? – вставил он, как будто желая помочь мне высказать то, что я не решался произнести сам, притворяясь, что забыл о том дне.

– Не думаю, что подобное когда-нибудь повторится. – Я решил быть благородным и величественным в своем унижении. – Но да, как позавчера.

Напускать туман я тоже умел.

То, что я, до крайности застенчивый парень, нашел смелость сказать подобное, объяснялось только одним: тем сном, который я видел две или три ночи подряд. В моем сне он молил меня: «Ты убьешь меня, если остановишься». Содержание сна, каким я его запомнил, смущало меня до такой степени, что я не решался признавать его даже перед самим собой. Я накинул на него покров и мог только бросать вороватые, торопливые взгляды.

– Тот день относится к другому временному отрезку. Нам не следует будить лихо...

Оливер слушал.

– Такая рассудительность подкупает в тебе больше всего.

Он поднял глаза от своего блокнота и смотрел мне прямо в лицо, заставляя меня чувствовать ужасную неловкость.

– Я тебе настолько нравлюсь, Элио?

«Нравишься ли ты мне?» – хотел переспросить я озадаченно, как будто недоумевая, как он может сомневаться в этом. Поразмыслив, я уже было собрался смягчить ответ, добавив многозначительное уклончивое «возможно», означавшее «безусловно», но открыв рот, произнес: «Нравишься ли ты мне, Оливер? Я боготворю тебя». Вот, я сказал это. Я хотел, чтобы слово ужалило его, как пощечина, за которой мгновенно следует томная ласка. Какое значение имеет «симпатия», когда речь идет о «преклонении»? Этим словом я хотел огорошить его, подобно тому, как близкий друг человека, увлекшегося тобой, отводит тебя в сторонку и сообщает, Слушай, я думаю ты должен знать, такой-то тебя боготворит . «Боготворить» заключало в себе больше, чем можно было осмелиться сказать в данных обстоятельствах; но это было самое безопасное и неопределенное, что я мог придумать. Я похвалил себя за то, что снял груз с души и в то же время оставил лазейку для мгновенного отступления на случай, если зашел слишком далеко.

– Я поеду с тобой в Б., – сказал он. – Но никаких разговоров.

– Никаких разговоров, ничего, ни слова.

– Выезжаем через полчаса, идет?

Ох, Оливер, говорил я себе, направляясь в кухню, чтобы быстро перекусить, я сделаю для тебя что угодно. Я поднимусь с тобой на холм, помчусь за тобой по дороге в город, не стану указывать на море, когда мы проедем уступ, буду ждать в баре на пьяцетте во время твоей встречи с переводчицей, прикоснусь к памятнику неизвестному солдату, погибшему при Пьяве, и не вымолвлю ни слова; я покажу тебе книжный магазин, мы припаркуем велосипеды возле него, вместе войдем внутрь, вместе выйдем, и я обещаю, обещаю, обещаю, никакого намека на Шелли, Моне, и я не опущусь до того, чтобы сказать тебе, что две ночи назад ты оставил очередную зарубку на моем сердце.

Я буду наслаждаться тем, что имею, говорил я себе. Мы, двое молодых мужчин, прокатимся на велосипедах в город и обратно, мы будем плавать, играть в теннис, есть, пить, а поздним вечером случайно встречаться на той же самой пьяцетте, где два дня назад столь многое, но в действительности ничего не было сказано между нами. Он будет с девушкой, я буду с девушкой, и мы сможем быть счастливы. Каждый день, если я все не испорчу, мы сможем ездить в город и обратно, и даже если это все, что он готов предложить, я приму это – меня устроило бы и меньшее, только бы у меня не забирали эти жалкие крохи.

Добравшись до города тем утром, мы быстро разделались с его переводчицей и успели даже выпить кофе в баре, но книжный магазин все еще был закрыт. Поэтому мы слонялись по пьяцетте, я рассматривал памятник, он обводил взглядом пеструю бухту, ни один из нас не сказал ни слова о призраке Шелли, который тенью следовал за каждым нашим шагом и взывал громче отца Гамлета. Вдруг он спросил, как можно было утонуть в таком море. Я улыбнулся, угадав в этом попытку обойти наш уговор, и теперь мы улыбались оба, как два заговорщика; это было похоже на страстный поцелуй двух собеседников, которые посреди разговора невольно потянулись друг к другу губами через раскаленную красную пустыню, призванную не допустить их сближения.