Андре Асиман - Назови меня своим именем

Я знал, что это чувство не продлиться долго, потому что зависимым людям всегда легко отрекаться от зависимости тотчас после временного облегчения.

Не прошло и часа, как Оливер вихрем ворвался в мои мысли. Забраться на его кровать, протянуть ему ладонь и сказать, Вот, понюхай, а потом смотреть, как он обнюхивает мою ладонь, нежно держа ее в своих, наконец, подносит мой средний палец к губам и неожиданно берет его в рот.

Я вырвал страницу из школьной тетради.

Пожалуйста, не избегай меня.

Потом исправил:

Пожалуйста, не избегай меня. Это меня убивает.

Переписал снова:

Твое молчание меня убивает.

Явный перебор.

Невыносимо думать, что ты ненавидишь меня.

Слишком горестно. Нет, поменьше скорби, но оставить намек на смерть.

Лучше умереть, чем знать, что ты ненавидишь меня.

В последнюю минуту я вернулся к первоначальному варианту.

Молчание невыносимо. Мне нужно поговорить с тобой.

Я свернул клочок линованной бумаги и просунул его под дверь с мрачной решимостью Цезаря, переходящего Рубикон. Пути назад не было. Iacta alea est , сказал Цезарь, жребий брошен. Меня позабавила мысль, что глагол «бросить», iacere на латыни, имеет тот же корень, что и глагол «извергнуть». Едва я подумал об этом, как понял, что хотел дать ему почувствовать не только ее запах на моих пальцах, но и высохший на ладони след моего семени.

Пятнадцать минут спустя я разрывался между двумя равными по силе эмоциями: сожалением, что оставил послание, и сожалением, что в нем не было намека на иронию.

За завтраком, явившись наконец после пробежки, он спросил только, не поднимая головы, хорошо ли я провел вечер, намекая, что я лег спать очень поздно. « Insomma, сравнительно», – ответил я как можно более неопределенно, по-своему давая понять, что рассказывать долго.

– Должно быть, устал, – не остался в стороне отец. – Или ты тоже играл в покер?

– Я не играю в покер.

Отец с Оливером многозначительно переглянулись, а после стали обсуждать план работы на сегодня, и он был потерян для меня. Еще один мучительный день.

Поднявшись к себе за книгами, я увидел тот же свернутый клочок линованной бумаги на своем столе. Должно быть, он заходил в мою комнату через балкон и положил записку туда, где я ее теперь заметил. Если прочитаю сейчас, испорчу себе день. Но если отложу чтение на потом, весь день потеряет смысл, я не смогу думать ни о чем другом. Скорее всего, он вернул ее, не добавив ничего, словно говоря: Я нашел это на полу. Кажется, она твоя. После! Или же это недвусмысленно означало: Я не буду отвечать.

Повзрослей. Увидимся в полночь.

Это было приписано под моими словами.

Он принес записку перед завтраком.

Осознание пришло с минутным опозданием и в тот же миг наполнило меня томлением и разочарованием. Хотел ли я теперь того, что было мне предложено? И предлагалось ли мне что-то в действительности? Но хотел я того или нет, как вытерпеть до полуночи? Было только десять утра: четырнадцать часов впереди... Последний раз так долго я ждал свой табель успеваемости. Или однажды в воскресенье два года назад, когда девушка пообещала встретиться со мной в кино, и я сомневался, не забыла ли она. Полдня моя жизнь будет висеть на волоске. Как же я ненавидел ждать и зависеть от чужих капризов.

Нужно ли ответить ему?

Нельзя ответить на ответ!

Что до записки: нарочно ли он выбрал шутливый тон, или давал понять, что нацарапал ее мимоходом, спустя пару минут после пробежки и за мгновение до завтрака? Я отметил легкую насмешку над моей склонностью драматизировать, и самоуверенное, расставившее все на свои места увидимся в полночь . Что они предвещали, и что в итоге возьмет верх, ирония или самодовольное Давай встретимся в полночь и посмотрим, что из этого выйдет? Мы поговорим… Только поговорим? Это был приказ или согласие увидеться со мной в час, оговоренный во всех романах и пьесах? И где мы встретимся в полночь? Найдет ли он минуту в течение дня, чтобы сообщить мне о месте? Или, учитывая, что тогда я прождал его всю ночь, и что тонкая леска, разделяющая наш балкон, была фикцией, он полагал, что один из нас в конце концов перейдет негласную линию Мажино, которая никого не остановила?

И что станет с нашими утренними поездками? Вытеснит ли их «полночь»? Или все останется по-прежнему, будто ничего не изменилось, только теперь у нас будет «полночь» впереди? Встретившись с ним сейчас, улыбнусь ли я ему многозначительно, или же привычно одарю его холодным, непроницаемым, сдержанным взглядом по-американски ?