Андрей Бинев - Тихий солдат

Сазонцев хмуро наблюдал за сползанием Подкопаева в общую сточную канаву, переполненную всякими городскими нечистотами, то есть записными пьяницами, и тяжело вздыхал, меря Владимира Арсеньевича нелюбезным взглядом. Это замечали все собутыльники Подкопаева, люди необыкновенно чуткие на реакции любого, от кого зависит, будут ли они пьяны или трезвы сегодня и где проведут ближайшую ночь или, в некоторых драматичных случаях, даже год. Замечали и посмеивались за спиной постоянно бахвалящегося и быстро напивающегося Подкопаева. Тот часто выходил во двор, вывесив на пиджаке по случаю и без случая свои боевые награды, и гордо позвякивал ими. Это поначалу вызывало интерес у окружающих, они даже, тыча пальцами в медальки и в ордена, спрашивали, откуда и за что даны, но потом всем это надоело, да и Подкопаевский боевой путь стал заметно утомлять их. Над ним уже открыто издевались. Он сердился, нервничал и от этого становился еще нуднее, еще навязчивее.

Однажды его, пьяного, давно уже не брезговавшего и водкой, жестоко избили в соседнем дворе. Колотили Подкопаева совершенно безжалостно двое молодых людей, безотцовщины, начинающие уголовники, за то, что он насел на них с пьяными нравоучениями и с сердитым требованием стоять перед ним по стойке смирно «как положено», да еще внимать его бесконечным россказням.

Юные хулиганы сбежали, а Подкопаев попал сначала в милицию, весь в крови, до самых бровей, а потом его оттуда отправили на «скорой помощи» в больницу. Маша прибежала в травматическое отделение прямо с работы, расстроенная и хмурая, и в длинном, темном больничном коридоре столкнулась с Сазонцевым. Тот отвел ее в сторону и сказал очень доверительно, как своей:

– Его бы на работу пристроить, Мария Ильинична, а то сопьется окончательно. Тех негодяев мы поймаем, долго прятаться не сумеют, но вот он…, совсем уж непорядок!

– Что же я могу сделать? – Маша ответила лишь потому, что надо было хоть что-то сказать.

В действительности она давно уже ожидала такого разворота их совместной жизни и вовсе не была удивлена постепенному сползанию Владимира Арсеньевича в самые низы и без того неблагополучного окраинного московского райончика.

– Вы большой человек…у себя там… Найдите ему занятие… А то мы найдем! – уже с угрозой молвил Сазонцев, – Сами понимаете…, и вам неприятности, и ему… Так не может долго продолжаться! Его зарежут в конце концов. Народец им уже очень недоволен. До меня слухи доходят… Надоел уж больно! И о вас всякое болтает, вроде как хвастается, а это нехорошо…, учитывая ваше ответственное служебное положение. Дойдет до туда!

Сазонцев строго покосился наверх и для убедительности ткнул в небеса толстым, почти как кисть у Маши, указательным пальцем. Кастальская холодно заглянула ему в глаза и сразу поняла, что «дойдет до туда» как раз от него, если только она не приструнит мужа. На службе к тому времени ее уже очень многие мечтали скинуть с должности. Вот так Подкопаев стал самым уязвимым звеном Марьи Ильиничны Кастальской (фамилию она с замужеством сменить отказалась, несмотря на настойчивое зудение Владимира Арсеньевича).

Сразу по выписке Владимира Арсеньевича из больницы Маша устроила ему грандиозную выволочку. Она истошно орала, что вышла за него замуж лишь на условиях его постоянной трезвости, а он позорит ее на всю Москву. Подкопаев клевал от испуга носом, признавал вину и униженно клялся, что больше не притронется к спиртному и даже не станет ходить во двор.

Вычищенный и выглаженный уже на следующей неделе он прихромал в ее управление и получил скромную должность экспедитора при ведомственной столовой. Первое время все шло спокойно, без потрясений. Но постепенно в управлении стали шептаться о том, что инвалид Подкопаев постоянно бахвалиться женой и требует особого к себе отношения. Он даже несколько раз самозвано брал на себя обязанности директора цеха питания и подписывал за него, даже не всегда в его отсутствие, какие-то ответственные материальные документы. Директор, пожилой, хитрый бакинский армянин Иван Мечитов, почувствовал угрозу своему положению. Дело разгоралось из-за того еще, что Владимир Арсеньевич самочинно устраивал ревизии в складских и холодильных помещениях и составлял какие-то акты о недостачах и порче продуктов. Он сам избрал себя в председатели месткома, с угрозой вынудив многих подписать что-то для этого, и теперь настаивал на том, что является по-существу «комиссаром на передовой продуктового фронта». Директор кинулся в ноги к начальнику управления, обычно неприступному, надменному типу, и, горько рыдая, стал требовать убрать от него этого сумасшедшего, мешающего честным людям работать во славу «трудовых организмов и рабочего здоровья».