Андрей Бинев - Тихий солдат

– Не понял, – Старшина вскинул брови, широкие, колючие, как проволочки.

– В пивной вчера…, – Павел смутился, – Малолетки привязались… Ну, пришлось маленько…

Вдруг старшина расхохотался, даже присел немного:

– Так это ты приложил Конопатого? Ну, рыжего этого! То-то, говорят, его зубы по всей Большой Татарской разбежались! Он тебя сегодня утром зарезать обещался! Найти и зарезать! Шепелявит малец теперь, как беззубый старик.

Павел виновато опустил глаза. Старшина торжественно вернул паспорта, в полголовы обернулся назад и пробасил солидно:

– Иди, Равильевна, к себе. За бдительность персональное спасибо от власти. Это фронтовики…, им можно…иногда, конечно. А вам, гражданы, авторитетно заявляю – по пивным и всяким там подвалам да смрадным ямам ходить поменьше! Мы их скоро все закроем к ядрене-фене, а проклятую водку выльем в канал всю, как есть.

Он еще раз внимательно, теперь уже особенно пристально, посмотрел на Павла.

– Работаешь? Или как?

– Думаю…

– Ну-ну! Думай! А может, к нам, в милицию? А чо? Приходи…, хотя бы завтра, к пяти вечера. Расскажем, покажем… Знаешь, где отдел-то?

Павел кивнул:

– Прописывался в паспортном столе. Знаю.

– Будьте здоровы, гражданы, не шалите!

Старшина козырнул и, выжимая воздух, словно шумный поршень, вышел в коридор квартиры.

– Чего это в милицию! – возмутился вслед ему Пустовалов, – Вальцовщиком давай! Ко мне в бригаду. У нас там, понимаешь, теплее, чем на южном берегу Крыма. И зимой, и летом одним цветом! Зарплата кое-какая, опять же, имеется, санчасть своя, столовка, все чин чинарем! Как в артиллерии! Пиджачок себе справишь! Видал?

Он кокетливо обернулся вокруг себя, подхватив нижние передние углы пиджака кончиками пальцев и оттопырив короткие мизинцы.

Павел смущенно улыбнулся:

– Я подумаю.

– Не прогадай! На кой ляд тебе их милиция сдалась! Через день – на ремень. Хватит, брат! Навоевались! Во как!

Пустовалов провел ладонью себе по горлу, и вдруг суетливо заторопился:

– Ты извини, Паша, мне пора. А то на смену не успею. До Золоторожского Вала, знаешь, сколько!

– Ты так с орденами всегда ходишь?

– А как же! Пускай знают, кто такой старший лейтенант Петр Пустовалов! Артиллерия!

Он как-то невесело подмигнул Павлу и, вздыхая, выскочил в темный коридор.

Павел вспоминал, как расставался с Солоповым и Вербицким. Когда он, наконец, преодолев все свои сомнения, решил возвращаться в Москву, где ждала его Маша, Солопов вдруг предложил «плюнуть на всё с высоты своего боевого самоуважения» и ехать с ним и с Вербицким, тоже подпадавшим под демобилизацию, в Одессу-маму. Солопов стал живописать одну соблазнительную картину за другой – тут тебе и разные одесские вольности, и самое синее в мире море, и «душистые дамочки, от которых пахнет не как от столичных селедок, рыбными головами, а морем и каштаном», и приличный «для героя-разведчика достаток», а что касается квартиры, то хоть «на Молдаванке, хоть на Деребасовской, хоть у левого башмака самого Дюка»!

Павел подумал было уже, что стоит хотя бы заехать в великий город «славы и вольностей», но его оттянул за рукав в сторону трезвый еще Вербицкий и доверительно шепнул:

– Дай, брат Паша, сначала нам самим понять, что к чему. Коля тут живописует…, а сам-то без кола, без двора, да и есть у меня подозрение, что его обратно потянет в воровские шалманы. Моя дорожка ясная до самого черноморского дна – пойду служить в угрозыск или в прокуратуру. Родной город надо вычищать от всякой плесени! Драить как палубу! А плесени этой, доложу я тебе, тут собирается обычно столько, что погоды даже не видно. Так что, с Солоповым мы пока еще по одну сторону героических баррикад, а вот в вольном городе Одесса, родном до боли в измученном сердце, всё может образоваться совсем даже наоборот. Подумай…! А вообще, давай, приезжай…, чем можем, поможем.

Серьезные глаза Вербицкого Павла насторожили, и он не решился даже заезжать в Одессу в компании Солопова, так и не оставившего своих блатных привычек за войну.

Спустя много лет, не то в шестьдесят втором, не то в шестьдесят третьем, он случайно встретил в Москве, на улице Кирова, забавного провинциала в шляпе (зимой!) и в промерзшем насквозь сером макинтоше, почти седого. Обвешанный покупками, продрогший, провинциал обращался к прохожим с просьбой показать, где можно «отлить честному человеку». Павел с трудом узнал в нем бывшего командира разведроты Вербицкого. Тот также оторопело посмотрел на Тарасова и, вдруг бросив свои многочисленные пакетики и кулечки на стылую московскую мостовую, грубо обхватил Павла и, почти рыдая, стал целовать его в щеки, в лоб.