Андрей Бинев - Тихий солдат

– Ты это…, как тебя…, по-русски-то знаешь хоть немного? Ну, там…, конфисковано, руки вверх… Ну, чего уставился! Выходи на хрен к ядрене матери! И этого козла своего рогатого…со стекляшкой в глазюке вытаскивай. А то я сейчас, честное слово, пальну!

Вдруг шофер широко улыбнулся и ответил, сильно грассируя на немецкий лад:

– Пошиол на хирень…знаешь… Козиол рогатый…знаешь… Руки вверх…бистро, сволачь. Halt! Знаешь…

– А Гитлер капут, знаешь? – Павел самоуверенно улыбнулся в ответ, – Капитулирен!

– Ja, Ja… Kapitulation!

– Во, грамотный попался! Давай, комарад…, вытаскивай своего фашиста…, небось, генерал какой-нибудь…

– Oberst, Ingenieur…

– Чего? Полковник? Инженер? У нас инженеры без этих стекляшек ходят…и ничего! – Павел свернул кольцом пальцы и как будто одел их на левый глаз.

– Baron Eduard von Acheberg, – с полупрезрительной неприязнью, как показалось Тарасову, представил своего пассажира шофер.

Сам же пассажир сидел неподвижно, неестественно выпрямившись и по орлиному гордо задрав вверх маленькую голову в форменной фуражке, с моноклем, седовласый, сморщенный, по-старчески сухой.

Шофер вышел из машины, толкнув небольшую, короткую дверцу, и оказался высоким, стройным, светловолосым парнем того же возраста, что и Павел. Он ткнул себя пальцев в китель поверх второй пуговицы и произнес ясно:

– Alfred Adler, Arbeiter, Chauffeur…Sozialist!

– Чего?

Шофер еще раз ткнул себя пальцев грудь и по складам произнес:

– Я есть Deutscher Arbeiter… Немецкий рабочий…Альфред Адлер…name…имя… Я есть шофер, социалист…

– Ах, социалист! Может, еще и коммунист? Где ж вы, братья по классу, были, когда вас не было? А? Баронов своих возили? Со стекляшками?

Водитель залился краской, потому что явно понял Павла. Он виновато пожал плечами и растерянно развел длинными руками.

– Вытаскивай своего барона, пока я из него кишки не выпустил! – вдруг опять рассердился Павел, – Потом мне поможешь … Погрузим коробки и…вот ранец этот… Транспорт конфискован. Вот болтун наш Максимка Крепов обрадуется!

Альфред быстро закивал, обернулся к своему пассажиру, не садясь в машину, и что-то торопливо стал тому объяснять. Тот вскинул над моноклем тонкую, седую бровь и издал какой-то утробный, презрительный звук. Потом с ненавистью посмотрел на Павла и рывком открыл свою дверку. Через пару секунд он, высокий, старый, худющий, с чуть заметными седыми усиками над тонкой верхней губой, в свободном зеленом длиннополом макинтоше с плетеными погонами, с длинной черной тростью в руках, стоял около своего автомобиля и невидящим взглядом, похожим уже на взгляд гордого, знатного петуха, а не орла, как минуту назад, безучастно смотрел куда-то в сторону моря, за дюны.

– Молодец, барон! Или как тебя там? Смотри, не закукарекай у меня! – нагловато ухмыльнулся Павел, – Понятливый, вроде… Службу знаешь! Это тебе не фунт изюма, тут могут и в суп отправить! Стой себе там…или лучше вон иди за холмы, к морю, там такие же…петухи…сидят…уху варят… Может, нальют миску-то?

Барон точно понял Павла, потому что высокомерно кольнул его острым презрительным взглядом, фыркнул и добавил еще что-то особенно злое сквозь сжатые зубы.

– Ну, ну, не шипи! А то зубы вырву! – уже беззлобно, наслаждаясь победой над высокомерным противником, ответил Павел и тут же строго кивнул Альферду на коробки: – Чего стоишь, как не родной? Пролетарии всех стран, соединяйтесь! Хватай да швыряй в свою танкетку! Только, гляди, ранец не трожь! Это моя забота.

Коробки в считанные секунды были свалены на заднем сидении, возвышаясь над машиной неровной, остроугольной горкой. Павел первым уселся на переднее сидение и взвалил на колени тяжеленный ранец с пистолетами. Альфред поспешно занял свое место за рулем. Дымок обдал сизым облачком старого полковника, но тот даже не пошевелился.

Альфред небрежно козырнул своему начальнику и как будто даже озорно подмигнул. Для него, как казалось, та старая жизнь закончилась и теперь начинается новая, пусть и непонятная, неизвестная. Но если она будет выглядеть также не страшно, как теперь, а те, кто ее принесли на своих штыках, будут похожи на этого задорного русского солдата, то все еще сбудется, все примет нужную форму. Чем они плохи – тем, что говорят на своем смешном языке? Ну, и пусть себе говорят, зато не смотрят с такой спесью, как этот барон, и не гавкают пока, как нацистские ублюдки в черных кителях. Они, по-существу, больше свои, чем те, которые кичатся своей баронской породой или нагло плюет на всех с высоты своего нового положения – этих чертовых мюнхенских мясников и полуграмотных нацистских выскочек.