Андрей Бинев - Тихий солдат

Тарасов сразу приметил этих типов на центральном рынке и шепнул двум кавалеристам, сопровождавшим его:

– Это урки. Глаз с них не спускайте. Могут быть вооружены.

– Так давай проверим документы…, аусвайсы. Небось, нет их! – сузив злые карие глаза, сквозь зубы процедил младший сержант Игорь Лавреневский, худой шатен с сильными, жилистыми руками и костистым, длинным телом. Конь под ним был ему под стать – тонкий, каурый жеребец с высокой, гордой холкой и узким крупом.

О Лавреневском говорили, что в прошлом сам он был из тех же, что и эти, из уральской шпаны, как будто из Перми.

Второй кавалерист из сопровождения Павла был уже немолодым, кряжистым, небритым, неряшливым мужиком из-под Воронежа. Называл он себя очень гордо донским казаком, нажимая на то, что это, дескать, видно из его имени и фамилии – ефрейтор Степан Анисимов. Почему именно из имени и фамилии, Павел не понял, но Анисимов лишь презрительно покосился на него:

– Старинный донской род, вот почему! Происходим мы от знаменитого атамана Анисима Чуднова, еще с осемнадцатого века. Все потомки так и пишутся Анисимовы. Старших сынов всегда Степанами кличут, а остальных Николаями, Петрами и Георгиями. Вот как народятся подряд одни за другим, так и дают имена.

– А если еще сыновья народятся, тогда как? – продолжал допытываться Павел.

– А это как придется. Но Анисимовы все. Чудновым был он один, первый, а его потомки – Анисимовы. Вроде как ему, батьке нашему, по крови и христианскому имени принадлежим.

– Что же вы воронежские-то?

– Дон, он и есть Дон! Мы первоначально в низовьях жили, а потом, после гражданской, для укрепления советской власти наш хутор почитай весь переселили под Воронеж. Понял? А так мы, конечно, Чудновы…, Анисима прямые потомки.

Лавреневский, слушая в который раз этот рассказ (все трое ехали в ряд к центральному рынку), презрительно усмехнулся.

– Чего лыбишься! – зло огрызнулся Анисимов.

– А чего мне не лыбиться? Мы люди вольные – хотим лыбимся, хотим рыдаем…

– Тьфу! Наберут в кавалерию жиганов! Вас к коням на револьверный выстрел подпускать нельзя!

– Да вот подпустили! И вроде, ничего! Воюем…не хуже казаков…ряженых.

– Это чего такое…ряженые!

– А то не знаешь? Власть укреплять вас поставили! Мужики вы воронежские! Небось пограбили-то донские хутора в гражданскую! А теперь – мы казаки! Чудновские, Анисимовские! Где они Анисимы? Где Чудновы? Давно уж с вашей легкой руки жирные черви их сожрали, не подавились, небось!

– Да тебя, вражина, за эти слова к стенке! – Анисимов раскраснелся, схватился за шашку, – Посечь, сволочь!

– Посекут немцы, коли так выйдет, – спокойно, щурясь, ответил Лавреневский, – Не вам, сиволапым, такая привилегия.

Дальше ехали молча. Уже на подъезде к рынку Анисимов тревожными, строгими глазами показал Павлу отстать немного от Лавреневского. Павлу не хотелось влезать в их, видимо, уже давний спор, но, скрепя сердце, он придержал коня.

– Слышь, старшой! – заговорщицки зашипел Анисимов, – Имей в виду, не наш это человек…Лавреневский… Из офицерских он…, батя у него, вот те крест, у Колчака служил! А сынок с жиганами связался…, контрреволюция!

– Да что ты такое несешь, Анисимов!

– Век воли не видать! Тьфу! Сам заговоришь, как они! Из офицерской семьи он, из белых! Я слыхал, что у адмирала Колчака в штабе какой-то полковник Лавреневский служил. Каратель…

Павел пришпорил коня и догнал Лавреневского, гордо гарцевавшего впереди. Тот даже не оглянулся, будто знал, о чем шепчутся Анисимов с Тарасовым. Ехали молча дальше, Анисимов сам на этот раз отстал, обиженно сопел себе под нос и нервно щупал рукой эфес шашки.

– Дядька мой у Колчака служил…, – сказал вдруг негромко Лавреневский, – полковник Василий Иванович Крайнов-Лавреневский. Ученый был, географ и картограф. Он у Колчака только карты рисовал. А отец мой, покойный, учителем математики был, в первой пермской гимназии. Он за своего брата, за дядьку моего, пять лет отсидел. Мы чистые… Я тоже… В двадцать девятом по малолетке за кражу получил три года колонии. А этот…, Анисимов…, он из воронежских… Может и казак, а может, из крестьян… Они тогда по всему Дону с огнем и мечом прошли. А теперь все вроде, как казаки!

– А где дядька? Живой?

– Не знаю. Бежал в Шанхай. А оттуда, думаю, еще куда-нибудь.… Мы о нем ничего больше не слышали, – он сказал это и замолчал, но шагов через десять вдруг продолжил мечтательно, с блуждающей, прозрачной улыбкой на худом лице, – Ему лет четырнадцать было, когда он с Пржевальским в Ургу, в экспедицию ездил…