Андрей Бинев - Тихий солдат

– Чего, сопишь, лейтенант! Не нравится? – ухмыльнулся Безродный.

– Простыл, товарищ капитан, – мрачно ответил Парамонов и нарочито громко шмыгнул носом.

– Ох! Ох! Ох! У нас мигрень! Нам дурно, милые барышни! – пропев это тоненьким, вульгарным голоском, капитан картинно завертел перед грудью руками, словно собирался еще и сплясать.

Кто-то из солдат поощрительно хмыкнул.

– Чего лыбишься? – резко развернулся к нему Безродный.

– Виноват, товарищ капитан… – раздался дерзкий голос, – У нас вот-вот месячные начнутся! Мы с девушками волнуемся.

Пошленьким, недобрым смешком его поддержало еще несколько голосов. Капитан вдруг широко улыбнулся и ответил бойко, нагло:

– А вы не волнуйтесь, а то матки тут растеряете у меня! А какой штрафник без матки? Чего начальству из него тогда рвать? Разве что, жопу! Напополам!

Теперь уже все хохотали в голос. Но капитан вдруг помрачнел и, уходя дальше по окопам, пробурчал лейтенанту Парамонову:

– Выживите у меня только…, а то нам тут такой сюрприз приготовили…стратеги, что не то, что матки, головы потеряем!

Следом за ним быстро, деловито шел ординарец Онисим Козыренко. Он вдруг остановился около Павла и, словно старому приятелю рывком протянул широко распахнутую ладонь. Павел растерялся от неожиданности, но все же пожал ее. Козыренко серьезно посмотрел Павлу в глаза и шепнул:

– Гляди в оба, солдат! Подаруночок нам зробили паньский, душевний.

Павел не понял, что это означает, но тут же вспомнил последние слова ротного о каком-то сюрпризе и вдруг похолодел. От трех туманных высот пахнуло смертью, и смертью же давило сзади, из собственного тыла. Только сейчас он вдруг осознал, что значит, штрафная рота.

Штрафники невесело скалились, поблескивая в непроглядной серости утра стальной, отчаянной злобой: той злобой, которая вела к смерти без сожаления либо к победе без радости. Скалился и ротный. Но то был оскал иного свойства – холодное сияние жестокой власти и безнаказанности в дикой стае стреноженных, но несломленных зверей. Вот так встретились, выбив тихую, сизую искру за считанные минуты до боя, разные оскалы, уравнять которые могла лишь смерть – одна на всех, с собственным мертвым оскалом.

На левом фланге тоже стояли штрафники – батальон, все бывшие офицеры.

– Там даже Герои Советского Союза имеются, …бывшие, – авторитетно сообщил мелкий, вертлявый солдатик, которому каска спадала на глаза так низко, что он мог видеть только носки собственных ботинок, – И майоры там имеются, и капитаны, а уж лейтенантов! Сам видел! Хоть все и рядовые теперя, а офицерскую-то гордость впереди себя, как девка сиськи, носят. Меня туда с пакетом посылали. Чистую водку пьют гады, как воду. И глядят на меня, на простого солдата, будто на вошь!

– А ты и есть вошь! – убежденно изрек тот же голос, который подшучивал с ротным, – Это тебе нынче же фриц всей своей подлючей натурой докажет. Хлоп и нет солдата! И мокрого места не останется. Потому что – вошь! Вредная насекомая, которая только и глядит, кто чего пьет и кто чего впереди себя носит. Губошлеп ты!

Павел уныло отвернулся к высотам и подумал, что тот бывший музыкант тоже, наверное, сейчас смотрит на них и гадает, под каким лысым кустом на черной мартовской земле его встретит пуля. Врет, небось, что больше не делает этого! А как же тогда опытному пехотинцу приметить себе рытвинку, ямочку, бугорочек, чтобы спрятаться там в случае чего?

«Подохнуть задарма каждый дурак может, – ожесточенно размышлял Тарасов, – Силы надо бы поберечь… Вон до самого пологого склона метров семьсот, никак не меньше! Пока допрешь на одном дыхании, захлебнешься к ядреной матери! Язык вывалишь…, жажда замучает! От усталости подохнешь, как собака, если только раньше не от пули. А на высотках у немцев траншеи вырыты в полный профиль. Немец порядок любит и инженерию знает точно. У них окопы с гнездами, пулеметов на семь, а то и на все восемь… Бруствера укрепленные, как доты, со стальными щитками. Не то, что наши! А чего у них за высотками-то? Небось, артиллерия? Как дадут навесом! Будет тебе тогда «хлоп»! Все мы вошь, вредные насекомые, потому что штрафники! Стали бы сюда Одиннадцатую отдельную штрафную роту и офицерский штрафбат ставить, не будь у немчуры там все крепко, надежно! Небось хотят, чтобы они открылись на нас, а потом их по огневым точкам артиллерия точнехонько добьет. Кавалеристы ведь разведку боев делали уже, а не вышло! Отогнали! Вот нас и приспособили. Мясо мы! Гнилое мясо! Чего нас жалеть-то! Так что, подобрать, отсюда глядючи, заранее кочечку или ямочку какую-никакую самое время!»