Андрей Бинев - Тихий солдат

– Бывал. Много раз. С Машей ходили…и один.

– Маша – это ваша жена?

– Нет… Знакомая…хорошая знакомая.

– Значит, понимаете, – музыкант вздохнул и задумчиво посмотрел почему-то в самый темный угол тесной землянки.

– У меня тоже так бывало, – зашептал Павел, – Только я себя переламывал. Иначе умом тронешься! На войне ведь мы…

– А я не сумел. Зарылся поглубже в окоп. Думаю, хоть разочек пересижу, а потом догоню своих. Но не тут-то было! Сзади налетели…и, надо же, как бывает, с проверкой кто-то приехал из штаба дивизии…подполковник какой-то. Сначала вообще хотели расстрелять. Ну, думаю, не тот кустик мне привиделся! – музыкант зашелестел мелким, заговорщицким смешком, – Но пришел командир моей роты и дал честное слово, что это у меня впервые. Заступился. Все равно приговорили меня к одному месяцу в штрафной. Я тут уже две недели. Приучил себя перед атакой не смотреть на поле…, а то воображение опять разыграется…, тогда беда!

– Многие гибнут?

– Многие, – опять горько вздохнул музыкант и зябко повел плечами, – Человек по тридцать зараз, а то и больше. У нас так не было. Ну, пять, ну, шесть, один раз даже пятнадцать было…, но раненых всегда больше, особенно, легких. Сами знаете, пехота! Живые мишени… Но как здесь, такого никогда не бывало! Со мной сюда еще троих привезли, из разных дивизий…, но с нашего же фронта. Так вот, я один остался…пока. Двоих в первой же атаке, насмерть. А третьего тяжело ранили. Он вчера в лазарете умер. Очень мучился… Растратчик.

– Что это значит?

– Ничего особенного. Значит, растратчик. Старшиной роты служил. Продавал что-то тайком мирному населению. Поймали его и дали три месяца, как особо вредному. Маленький такой был, …мелкий то есть. Как мальчонка какой прямо!

Этот разговор в промерзшей насквозь мартовской земляной берлоге еще больше убедил Павла в том, что тут выжить крайне сложно. Каждый думает только о себе и каждому важно оказаться где-нибудь чуть в стороне от основной бойни. Но это не получается. Тут к этой психологии привыкли и друг за другом глаз да глаз. Кроме этого, за переменным контингентом неусыпно наблюдает постоянный, в основном, офицеры. Они, как правило, отобраны из самых лютых, из самых непреклонных. Среди них есть и бывшие штрафники, и энкаведешники.

Самым обескураживающим было то, что тут никто не интересовался личными способностями и умением воевать осужденных по приговору трибунала. От них требовалось не качество, а количество: чтоб их была ползущая в сторону окоп и огневых точек противника серая солдатская масса, и чтобы выжившие как можно чаще и дольше в этой обреченной массе лично присутствовали. Никаких других хитростей, никаких страстей, кроме страсти доползти и потом ползти дальше, не было. Расхожий материал, безликий, упрямый, бесстрашный под страхом смерти от своих, приговоренный к неустанной отваге.

Эти его опасения почти сразу подтвердились. В день прибытия в роту, Павла на глазах у всех, во время общей кормежки, вытащил вперед агитатор роты (в сорок первом они назывались еще политруками) старший лейтенант Крохин. Очень высокий, с длинными, словно у гориллы, руками, а сам тощий, узкогрудый, с бритой налысо головой, наподобие кривого огурца, и с бесцветными, чуть на выкате, холодными глазами.

– Вам, рядовой Тарасов, предстоит, наконец, доказать свою верность великой нашей родине и лично товарищу Сталину… У вас для этого только три месяца. Трусость, которой вы отличились в своей части…, нам тут все известно!.. на этот раз с рук вам не сойдет.

Павел мгновенно густо покраснел и судорожно сжал кулаки. Крохин перехватил его мрачный взгляд и брезгливо отмахнулся:

– Вы меня, Тарасов, своими глазенапами не стращайте. И не таких видали! А злость свою покажите врагу. А то там вы все как зайцы трясетесь, …только в тылу да на печки с бабой – орлы.

– А ты Гаврила лысая! – послышалось угрюмое из темной солдатской толпы, сбитой в кучу около полевой кухни.

Крохин расслышал, но не решился даже повернуть в ту сторону головы. По последнему решению капитана Безродного, недолюбливавшего всякого рода комиссаров, агитатор обязан был идти в бой следом за всеми, чтобы подгонять отставших. Так вот, Крохин очень опасался, что какой-нибудь такой отставший повернется и пальнет в него в упор. Он каким-то шестым чувством понимал, с кем можно сцепиться в короткой полемике, а кого лучше обойти стороной. Увидев Павла, но и прочитав заранее в приговоре трибунала его историю, изложенную очень сжато, сухой фабулой, он подумал, что тут как раз не ясно, виноват ли Тарасов. У него самого был свой подобный опыт.