Андрей Бинев - Тихий солдат

Павел взял с собой в тот рейд и ефрейтора Коптева, самого старшего из всех. Ему было сорок два года. До войны он служил в милиции, в дежурной части одного из ростовских райотделов. Жительствовал в Ростове-папе, как он говорил. Попал в первые же дни войны в саперную роту. Всей ротой, которой командовал слишком уж молоденький лейтенантик, угодили в окружение. Почти всю роту – тех, кто выжил после тяжелых трехдневных боев, пленили немцы, но Коптев сумел зарыться в разрушенном блиндаже, точно заживо похоронив себя, и к немцам не попал. Он чуть не задохнулся под толстенным слоем земли. Потом он долго шел через густые леса к Дону, в свой Ростов-папу, потому что ничего другого даже знать не хотел. Там у него жена и две девчонки, пятиклассница и трехклассница, блондиночки две. Пришел, а соседи рассказали, что жена с детьми бежала в степи от немцев. Их схватили в каком-то хуторе, приняли за партизан и как будто расстреляли вместе с хозяевами дома, где они ночевали. Во всяком случае, следов никаких не осталось. Ни могил, ни тел, ни бумаг! Ничего! Тогда Коптев пошел через те же леса назад, догонять фронт. Великолепно стрелял, умел драться как лев, горячо и жестоко. Взял его в разведвзвод Куприянов, вычислил каким-то образом в обычной пехоте. Вот увидел и сразу пальцем поманил. Тот безропотно пошел.

Следующим был слесарь какого-то небольшого московского завода здоровенный молчаливый верзила Антон Конопатов. Кто он, что он, никто не знал. Павел догадывался, что был когда-то Антон судим за что-то. Чувствовал он это каким-то образом. Да и Коптев поглядывал на него с хитрой ухмылкой. А уж милиционер такое дело за версту чует. Но бойцом этот Конопатов был замечательным. В рукопашную без него вообще не обойтись. А уж как он нес три километра однажды на плече толстенного немца-языка, упрямого и злобного типа, спеленованным как огромного розового младенца, так это стало притчей во языцех не только во взводе, но даже и в штабе полка. Кулачина была у него огромная, прямо как человеческая голова. Уж на что Павел был сильным мужчиной, высоким, крепким, да еще умелым драчуном, но рядом с Конопатовым смотрелся хрупко. Решили не копаться в его прошлом. И так сойдет!

Самым большим оригиналом был бывший переводчик из наркомата иностранных дел, полиглот (знал шесть языков), филолог Любомир Галич. Он происходил из македонских евреев, состоял в болгарской коммунистической партии. Собственно, евреем он был лишь по отцу, профессору медицины, а мать – чистокровная македонка, необыкновенно красивая театральная актриса; ее красота, рассказывал Любомир, не померкла даже с возрастом. После ареста отца и загадочной смерти матери прямо в театральной уборной во время антракта, он, долго скрывавшийся до этого в горах, бежал от немцев в Болгарию; там ведь евреев не трогали. Оттуда, из веселого портового города Варны, его на рыбацкой шхуне тайно переправили в Россию. Вот тут его, наконец, и арестовали, в срочном порядке дали десять лет, как исключительно подозрительному элементу, а возможно, даже немецкому шпиону. Галич отсидел чуть более трех лет в нижнетагильском специальном лагере, где было много совершенно раздавленных недоверием и жесточайшим лагерным бытом иностранцев. Но вскоре в Москве вспомнили каким-то образом, что он близко знал одного важного немца, очень нужного советской разведке офицера. Они сошлись еще в юности, на языковой практике, в берлинском университете. Теперь этот офицер служил на ответственном месте в Скопии, не то в гестапо, не то еще в каком-то секретном учреждении.

Галича срочно вытащили из лагеря, доставили самолетом в Москву и после очень короткого инструктажа в специальной разведшколе в районе старого Ярославского шоссе вернули в Македонию, опять же морем, через Болгарию. Любомир помог выкрасть того немца и вместе с ним вернулся в Москву. На этот раз долго ехали в крытой черным брезентом легковой машине через Сараево, Белград и Будапешт. Немец всю дорогу спал, как убитый – под воздействием сильного снотворного, которое предварительно смешали с коньяком. На венгерско-украинской границе немец вдруг очнулся и попытался поднять шум, но Галич ударил его кулаком по затылку и тот затих. Сначала даже показалось, что немец умер, но после границы его все же сумели привести в чувство. Он сначала горько рыдал, а потом зло зашипел на Галича – дескать, сволочь и предатель, истинный жид, вас всех, мол, нужно в печь, прямо с пеленок. Он понимал, что его сейчас не убьют, что бы они ни говорил, иначе, зачем похищали!