Олег Попцов - Обжалованию не подлежит

Мы идем по ночному городу и молчим. Конечно, у нас есть о чем говорить. Дело не в этом. Иногда чертовски необходимо вот так идти и молчать. Мне даже кажется, все по-старому: засылающий город, нахохлившиеся сугробы, и Ленка, тихая и ласковая. Ну, а рядом с Ленкой мы — полные рыцарских достоинств и искрометного юмора. Но это только кажется. Я провожаю ее домой один. И в моих ушах неуклонно и настойчиво гудят Димкины слова: «Пусть Лешка поговорит с ней». Уже все решено. И нет возможности ни уйти, ни спрятаться от этих слов. Она мне ничего не говорит, но я знаю — это осуждение. Осуждение нашего отношения к Сергею. Она мне ничего не говорит, но я знаю — это сомнение. Сомнение по поводу всего того, что произошло с ней и с нами. Она мне ничего не говорит, но я знаю — это сожаление. Сожаление — рядом с ней я, а не Сергей. Она мне ничего не говорит.

А завтра утром я буду, как всегда, опаздывать. Раздастся звонок, и я, ничего не подозревая, открою дверь, заведомо проклиная тех, кого черт несет в такую рань. И на пороге увижу мальчишку. Того самого Витьку, он когда-то обрезал звонок у ее квартиры. Мы нещадно драли его за это. Витька будет виновато перебирать губами, как если бы собирался что-то сказать, но вот сказать не может, а просто протянет конверт. Я сразу узнаю ее почерк, упрусь плечом в дверной косяк. Еще неизвестно, что в этом письме, а так стоять удобнее. Услышу Витькино сопенье — торопился, видно. Его бы расспросить, когда и кто передал письмо. Может и не рассказать, тогда и спрашивать незачем. Осторожно надрываю конверт.

«Лешка, — прочту я. — Леша. Пишу именно тебе. Хочу верить, что поймешь. Ты всегда говорил, в жизни должно быть все настоящее. Пусть совсем маленькое, но настоящее, а не придуманное. Вы боготворите Николая. Наверно, так и должно быть. Он действительно нужный, добрый и талантливый человек. Но я не могу больше молчать. Хотела сказать тебе об этом, когда ты провожал меня, не смогла. Не хватило сил. А потом, все время говорил ты. Может, это и к лучшему: все разве скажешь? А в письме другое дело. И легче, и проще.

Почему именно Сергей? Не знаю. Просто он оказался рядом. Приходил вечером. Мы шли гулять. Больше молчали, а если и говорили, то о Николае. Ничего не требовал. Ни о чем не просил. Думала — так надо. Как-никак, друг. Сначала привыкала, потом привязалась. А теперь вот — наверно, люблю. Однажды оглянулась, и нет Николая, а Сережка есть. Все думала, как вам сказать… Не получалось… Да и что скажешь. Пусть будет так, как есть. Судьба, значит.

О чем уж вы там с Сергеем говорили, мне, видно, знать не положено. Он молчит, я не спрашиваю. Вспыльчивым вот только стал, несдержанным. Ребенок у нас будет. Не знаю, жалеть или радоваться.

За Сергея зла на вас не таю. Значит, так надо. Простите и прощайте. И еще одно.

Николай хороший, но с ним трудно. Наверно, мне это не под силу. Вы все отличные парни. Постарайтесь понять меня. Ждать годы, чтобы потом сказать то же самое. Нет, я так не могу.

Целую вас всех. Еще раз прощайте. Лена».

— Вот и все, — вырывается у меня. И вздох при этом получается тяжелый, сдавленный. Я замечаю конопатого Витьку. Он так и стоит перед открытой дверью, лениво привалившись к подоконнику. Время от времени покусывает ногти. Витька любопытен.

— Что передать или черкнете? — небрежно замечает Витька и смотрит на мои разноцветные тапки.

Витькино присутствие действует успокаивающе.

— Да нет, брат, чего уж там. На вот, держи. — Я протягиваю Витьке двугривенный: — Мороженое купишь.

Витька, напуганный неожиданной щедростью, недоверчиво смотрит на монету, однако деньги берет.

— Не будет, значит, ответа?

— Не будет.

— Ну, как знаете, — бросает он на ходу и исчезает за дверью.

Никак не могу сосредоточиться. Глупейшее положение, даже словом перекинуться не с кем. Не проходит десяти минут, уже трясусь в автобусе — еду на стройку. Спустя час торчу в прокуренном коридоре, жду, когда вызовут Сашку. До Димки я дозвонился, с минуты на минуту он будет здесь.

Ребята по очереди перечитывают письмо.

— Я вас предупреждал, — говорит Димка. — Все имеет логический конец.

— Как ты считаешь, она написала Николаю? — Сашка на пределе, он даже стал заикаться.

— Не думаю.

— А-а-а Сережка?

— Ты олух, Сашка, понимаешь, олух!!! — Голос Димки срывается на крик. Это на него так непохоже. Куда делся немногословный, уравновешенный Димка? — Здесь не рыцарские баталии, — орет Димка. — Ты имеешь дело с подлецом. Понял? И этой…