Виктор Харченко - На реке черемуховых облаков

— А что же? — удивился зампред. — Я в машине ехал — вокруг болота…

— То, что вы болотами называете, — это мох. Исконно русское название. Даже в летописях старинных этим словом пользовались. Почитайте. Ипатьевские летописи…

— Спасибо, почитаю, — сказал зампред несколько обескураженно.

— А вообще-то мох — это зона биологической активности природы, — продолжал наставлять Василий Петрович. — А почему так? Потому что здесь влага, тепло, особый микроклимат. Где мох — там и грибы и ягоды, охота всякая… Вы приезжайте к нам осенью на охоту, я вас провожу по мхам…

— Спасибо! — сказал зампред. — Обязательно приеду…

И приезжал. И Василий Петрович водил его на лощицкий мох. Вместе с зампредом добивался, чтобы там заказник организовали… И зампред этот за сердце хватался не один раз. В Москве в каком-то кабинете уже решили этот мох на торф перевести, в плане уже стояли торфоразработки… Против плана даже зампреду и ученым людям, депутатам и общественности, что объединились в экологическую комиссию, не просто было выстоять.

Переночевали мы на торфоучастке, где работала смена. Там был небольшой вагончик, снятый с рельсов. В вагончике — теплая печка, лежанки, сколоченные из сосновых досок.

Еще не рассвело, а мы были уже на току.

— Вот здесь стой! — сказал Василий Петрович, поставив меня у корча, напоминавшего лося. — Скоро услышишь…

Напрягаясь, слушаю тишину леса, проглотившую шаги Василия Петровича. Где-то рядом сонно посвистывала пичужка. Она посвистывала сквозь сон, открывала глазок, словно размышляя, просыпаться ей или еще рано. И пикнув, снова погружалась в сон. Я стоял и думал: а вдруг глухарей здесь уже нет. Может быть, этот Гурков и разогнал их всех. Удобно ведь — глухариное место рядом. После работы пали себе вволю. Никаких запретов. Да и кому запрещать — товарищи не выдадут, тесовские мужики дружные… И регистрировать свое ружье Гурков не хотел, сам же сказал. И на лосей, видно, похаживает. Недаром его Василий Петрович критиковал. Хотя Василий Петрович — мягкий человек. Фронтовик, а мягкий. Ему бы охотничьи заказники вокруг организовывать. А надо воспитывать, закон применять, чтобы глухарей и другую дичь сохранить. Из-за бракошей в наших местах глухаря не стало. Столько лет не открывалась охота. А вот открылась с разрешением добыть одного за утреннюю зарю, а их нет. Гурковы выбили… Так и думал. И вдруг над собой услышал как бы дедовское кряхтение и шорох. Это совсем недалеко. Где же он? Будет токовать или нет? Увидеть бы!

Через минуту глухарь зашевелился опять — до него было метров шестьдесят. Я уже определил и направление. Скорее бы затоковал! И тут глухарь щелкнул своим толстым клювом — ток-ток-ток!

Я притих, ожидая вторую часть песни — скры-скры-скры, когда глухарь теряет слух. Мальчишкой я добывал на Сахалине глухарей. Но там глухарь другой — каменный. Тот слух не теряет и поет по-другому, без скрыканья. Когда же этот запоет по-настоящему? Как полагается нормальному глухарю! И тут — ток-ток-ток — скры-скры-скры! И я успел передвинуться навстречу звукам, утопая по колено в сыром мху. Глухарь был уже совсем рядом. Но где он токовал? Я оглядывал деревья, но птицы не находил. Видно, глухарь крутил головой, выделывая свои коленца, отчего песня звучала со всех сторон. И вот, наконец, я рассмотрел силуэт, напоминающий большую птицу. Но это была ветка! Между сосновых веток наискосок темнела еще одна. А я чуть не принял ее за дичь… Я сделал еще два шага, напрягая зрение и пытаясь установить, что же это такое. Тут ветка, на которую я смотрел, зашевелилась — и взлетела! Такой шум поднялся — на весь лес. Богатырская птица все-таки обманула меня, подпустив буквально на пятнадцать шагов… Какая неудача. Сам себе не поверил! Пока я досадовал и переживал, посветлело. Я стоял на краю леса, за которым была низинка с озерцом. Слышался посвист прилетевшей на утреннюю жировку утиной стайки. И тут раздалось еще: «Клинг-клинг-клинг»!

Это же медное солнце ударилось своим отражением о поверхность озерца. То были журавли. Так они приветствовали весеннее утро.

«Клинг-клинг-клинг!» — били литавры на все тесовское болото. А когда журавли закончили свои победные кличи, я услышал, что неподалеку токует глухарь. Совсем недалеко, на той же опушке, где я стоял, — только поближе к журавлям.

Этого певуна я скрадывал с особой осторожностью, подскакивая на мху и замирая, когда песня затихала. Вон он! На этот раз глухарь показался мне величиной с голубя-вяхиря. Это потому что сидел на высокой сосне. Он вытягивал шею навстречу солнцу и пел, в сущности, совсем не музыкально, но так естественно и гармонично. Видимо, токуя, глухарь все-таки заметил меня. Неожиданно смолк. Зашевелил головой, присматриваясь к елочке, за которой я укрылся. Вот-вот глухарь взлетит. Но я успеваю выстрелить. Черный петух кубарем, сшибая сучки, валится с дерева. Я бегу на звук падающего тела. Если подранок, успею подхватить, чтобы не убежал. Под сосной лежит недвижно богатырская птица, сложив крылья и не шевелясь… Поднимаю ее, чувствуя почти головокружение от счастья — надо же как повезло! Вдруг вижу, недалеко на елку уселась глухарка и смотрит на меня с укоризной, поквокивая, улетать не собирается… Удивительно красив глухарь, добытый мной. Еще красивее глухарка, сидящая на елке. Какой-то древностью веяло от нее. Вот они, птицы из сказки — богатырские птицы! Глухарка ничуть не боялась меня. Видно, знала, что я никогда не подниму на нее стволы. Поквокав и выразив возмущение, глухарка наконец поднялась на крыло. Где-то рядом токовал мошник, туда она и улетела.